Книжные контрабандисты. Как поэты-партизаны спасали от нацистов сокровища еврейской культуры - Давид Фишман

opus, отредактированный в VI веке), труды Маймонида (XII век), «Шулхан арух» (авторитетный свод еврейских законов, составленный в XVI веке) и молитвенники. Другие книги сортировали по очень широким категориям: напечатанные с XV по XVIII век, издания XIX века, издания ХХ века, периодические издания, газеты и пр. Внутри каждой категории формировалось две части: для отправки в Германию и для перевозки, рано или поздно, в Виленский университет.

Второй по важности категорией (после религиозной классики) были для Поля издания, находившиеся на противоположном краю хронологического и идеологического спектра: советская литература. Большевики, равно как и евреи, были основными врагами рейха, и нацисты были буквально помешаны на еврейском большевизме. Поль распорядился, чтобы советские книги на идише, русском и других языках складировали отдельно от других изданий ХХ столетия.

Некнижные материалы подвергались только рудиментарному упорядочиванию: газеты и периодические издания — по названию и году выпуска; рукописи — по имени автора, архивы — по провенансу (происхождению)[108].

В отчетах, которые он отправлял начальникам в Берлин, Поль с гордостью обозревает свою небольшую виленскую «империю». В апреле 1942 года, на стадии организации операции, он прикинул, что в руках представителей ОШР находится 100 тысяч еврейских книг: 40 тысяч из собрания Страшуна, столько же — из ИВО, 10 тысяч — из синагог и частных собраний и столько же из любавичской иешивы и клойза Виленского Гаона. Через два месяца его оценка возросла до 160 тысяч томов[109].

Для «гебраиста» (как его называл Крук) Вильна была библиографической сокровищницей, однако она оставалась лишь одним городом из многих. Поль отвечал за изъятие материалов по иудаике изо всей Восточной и Южной Европы. Его организационный визит в апреле 1942 года длился всего неделю, а потом он отбыл к следующему месту назначения. При этом он нашел время осмотреть груды книг и отобрать 1762 старинных тома (из Алтоны, Амстердама, Вильны, Люблина, Славуты, Франкфурта и других центров еврейского книгопечатания), которые предназначались к отправке в Институт изучения еврейского вопроса. Стоимость их он оценил в полмиллиона долларов[110].

В дальнейшем Поль будет регулярно возвращаться в Вильну и надзирать за работами в помещении ИВО, обычно — по пути из Белоруссии и Украины или обратно[111].

Примерно во время первого визита Поля Шмерке Качергинский тайно проник обратно в Виленское гетто после семи месяцев изнуряющих блужданий по глубинке под личиной глухонемого поляка. В гетто настал «период стабильности». Массовые акции и вывозы в Понары прекратились, Шмерке решил, что теперь находиться там безопасно. Внутри стен гетто он будет свободнее, чем на воле в деревне. Не придется прятать лицо от каждого прохожего, который может опознать в нем еврея. В Виленском гетто он будет дома, среди родных ему людей и мест, здесь можно будет раскрыть рот и заговорить. Друзья Шмерке очень обрадовались тому, что он жив, и тепло его приветствовали, хотя и с трудом понимали, почему он так стремится стать узником гетто[112].

Шмерке поселился вместе с Суцкевером, его женой Фрейдке и еще несколькими представителями интеллигенции в переполненной квартире по адресу Немецкая улица, 29. Крук взял его, как и Суцкевера, в бригаду ОШР. Два поэта стали почти братьями, их объединяли не только дружба, поэзия, работа и общий дом, но и понимание того, что они — единственные уцелевшие члены «Юнг Вилне», оставшиеся в гетто. Почти все их друзья и коллеги погибли. Нескольким, например Хаиму Граде, удалось бежать до прихода немцев[113].

Жизнь в гетто, по сравнению с жизнью в бегах, оказалась достаточно стабильной, а значит, Шмерке смог после семимесячного перерыва вновь взяться за перо. Его муза, которой так долго пришлось хранить молчание, запела в полный голос. За прошедшие месяцы Суцкевер успел утвердиться в ранге поэта — лауреата Виленского гетто; Шмерке стал бардом гетто. Стихи Суцкевера воодушевляли местную интеллигенцию. Стихи Шмерке переносили на музыку и исполняли на концертах в театре гетто. Их пели все — в том числе и сам Шмерке.

Стихи Шмерке находятся на тонкой грани между оптимистичным непокорством и лирической скорбью. В гимне, который он написал для молодежного клуба гетто, говорится, что молодые узники подвергаются смертельной опасности, однако все верят в светлое будущее человечества:

Пусть печальны наши песни, Смел и выверен наш шаг, Мы поем, шагая вместе, Нам не страшен грозный враг! Молод каждый, каждый, каждый, если годы В нем не погасили жар, В новом мире, мире света и свободы Станет юным тот, кто стар!

Его печальная колыбельная «Тихо, тихо» начинается с глубоко удрученной ноты:

Тихо, тихо, помолчим-ка Здесь, среди могил. Эти страшные цветочки Враг наш посадил. Темный путь ведет в Понары, Нет назад пути. Папа твой исчез, и счастья Больше не найти.

Но и эта грустная песня завершается словами надежды на лучшее будущее:

Будут реки течь спокойно, Ты не плачь, ты верь… Папа нам вернет свободу — Спи же, спи теперь. Будут дали голубые Вновь над вольною