Соседи (СИ) - Коруд

с сомнением, будто не веря, что его грешок так легко и безболезненно сошёл ему с рук. Ну, «легко» ли — вопрос спорный. Наказанием «Андрюше» стали адовые муки совести, что немало.

— Это об Ульяне ты тогда говорил: «Кто-то есть, но не в том смысле»?

— Да. Поменялись смыслы, — пространно ответил Егор.

— Блин, чувак, ну если так, то я рад за тебя, чё! — отозвался Андрей вполне искренне. — Когда Юлька ломанулась её спасать и меня подрядила на это дело… Короче, когда мы ехали, я все пытался понять, чего ради. Чего ради мы, блин, должны на собственные планы забить. А Юлька тогда мне ответила, что если бы я только слышал, что Ульяна про ваши отношения говорила, то таких вопросов в моей башке даже не возникло бы. Говорит, один раз аж до истерики дошло, вырубилась там потом у неё до утра. Так что, похоже, тебя ценят. Как минимум.

«Как минимум…»

Сигарета давно истлела, а Егор все продолжал рассматривать асфальт, людей и крыши машин с высоты пятого этажа. В результате нехитрых расчетов он довольно быстро пришел к заключению, что, скорее всего, «истерика» случилась, точнее, продолжилась после моста. Ульяна тогда действительно не ночевала дома: он помнит, как следующим утром разбудила его яростным стуком в дверь. Что-то ей там приснилось. Тогда он не поверил, что она «у Юльки ночевала», именно с темм рассветом чувство ревности подняло в нём голову, чтобы уже не опустить. Все ответы он сам себе тогда дал. Почему он так вцепился в Андрюхины слова, зачем теперь стоял, высчитывая даты и раскручивая мысли, к каким выводам должен в результате прийти, Егор точно не понимал. Наверняка понимал он лишь одно: что-то они с Андреем здесь задержались. Хотелось вернуться к Уле, обнять крепче, как-нибудь увести её отсюда. Сейчас каждая минута на счету, а он тратит их не пойми на что.

— Пепельница тут для чего стоит, как ты считаешь? — провожая взглядом окурок Дрона, что щелчком пальцев полетел прямиком в раскинувшийся под балконом палисадник, и отправляя собственный в жестяную банку, недовольно проворчал Егор. — Пойдём. Не будем им нервы трепать.

Замечание Адрюха пропустил мимо ушей.

— Думаешь, они там нервничают? — искренне удивился он.

— Сто пудов. Причем обе. Новицкой я сказал, что здесь для того, чтобы покарать тебя за длинный язык, так что… — Егор хмыкнул, лукаво взглянул на Андрея, обогнул его и схватился за ручку тяжелой двери. — Думаю, обе ожидают чего угодно. Погнали.

.. Квартира встретила звонкой тишиной. Молча вошли, молча разулись, молча заглянули в гостиную: с кресла и дивана на обоих уставилось по паре широко распахнутых глаз. Ч.т.д. Егор прошествовал на свое место, уселся, обнял Улю за плечи, а ответ на читающийся в синих озерах вопрос — «И как?» — решил дать на ушко.

— Язык отрезал. Видишь, молчит.

Улины глаза превратились в два красивых-красивых лазурных блюдца: она, конечно, не поверила, но совершенно точно в красках представила. А уголки его рта потянулись в стороны, складываясь в ехидную усмешку.

— Егор! — в голосе звучали недоверие и нотки паники одновременно. — А если серьезно?!

— Если серьезно, нормально всё, — уже громче сказал он. — Какие у нас дальше планы?

Раздался облегченный выдох, два: её собственный и Новицкой. Но уже в следующую секунду Уля нахмурилась и поджала губы:

— Мама звонила пять минут назад. Ждёт дома, так что я, наверное, пойду.

«Ч-черт!»

Всё-таки неизбежный момент настал: к исходу четвертого дня придется её отпустить. Что-то подсказывало Егору, что этой ночью Ульяны под боком не ждать. А к теплу так стремительно привыкаешь. Что-то нашёптывало ему, что впереди много-много бесконечно одиноких ночей: и не потому, что Камчатка, хотя и Камчатка тоже, чтоб её! А потому, что тёть Надя за такое своей взбунтовавшейся принцессе весь мозг выест.

Десертной ложечкой.

Вот вернётся Уля с Камчатки, и он точно предложит ей подумать над тем, чтобы начать другую жизнь в другом месте. Посмотрит за эти недели квартиры. Может быть, удастся без потери площади разменять. Как вариант — снять, а эту сдавать. Или даже, чем чёрт не шутит, продать, взять на десяток квадратов меньше, а сэкономленную разницу вложить в машину. А то в аэропорт завтра опять на такси — чемодан же. Да, покидать семейное гнездо будет тяжело, но, кажется, оно того стоит.

— Я с тобой, — поднимаясь с дивана, пробормотал Егор. Новицкая вздохнула, но уговаривать задержаться не стала. Судя по её лицу, сейчас дверь за ними захлопнется, и Дрону устроят очередной «допрос с пристрастием». «Дело техники».

В Улином же растерянном взгляде читалось неуверенное: «Это не обязательно. Можешь остаться, если хочешь».

«Не хочу»

Не хочет он терять время, его и так в обрез.

***

«Не хочу…»

Не хочет она ни на какую Камчатку, и ей стыдно за это перед небом, перед всем миром, перед бабушкой и мамой, перед собой: её совесть, не затыкаясь ни на секунду, читает ей нотации, упрекая в махровом эгоизме. Мысли о том, не поменять ли билет на месяц-другой вперёд, стали навязчивыми и безостановочно вертятся в голове. И головой же она понимает, что позволить себе такой роскоши не может: в октябре начинается учеба. Так что… Так что или сейчас, или уже неизвестно когда. Допустим, «неизвестно когда». И? Останется ли потом в этом смысл? Две недели пугают Ульяну до тремора рук, до тысячи иголок в сердце, до души в пятках, но отступать некуда. Расставание — маленькая смерть.

За минувший день тревога успела её сжечь… Не зря же вокруг твердят, что отношения не выдерживают испытания расстоянием. Да, всего полмесяца. Но и их паре без году неделя — четыре дня, если уж совсем точно. Смех один, а не срок. А вдруг за эти полмесяца порознь он успеет остыть?

Зачем он удалил те голосовые? Не вернуться к ним теперь, не переслушать. В мозгу назойливой мухой жужжат слова, раз за разом бьющие наотмашь: «Не умею доверять. Избегаю близких отношений. Пользуюсь людьми, даю пользоваться собой и адьос». Уля пытается от них отмахнуться, но они возвращаются тем чаще, чем ближе час разлуки. Но ведь он говорил еще кучу, кучу всего: о страхах, которые жрут, о людях, которые имеют значение в жизни. О случайных связях, которых больше не хочет. Она не помнит! Не помнит формулировки дословно, потому что к концу его монолога уже не соображала вообще ни черта, потому что к той минуте успела умереть. Сердце перестало реагировать на удары вонзающегося клинка, отзываясь лишь на самые глубокие, самые болезненные.