Соседи (СИ) - Коруд

обидел, — выдохнула мать. Колкий, подёрнутый инеем взгляд запустил по коже волну мороза. Мама вывернула разговор в нужное ей русло и теперь не отступится.

Если бы она только представляла глубину и силу тревоги, прямо сейчас выедающей душу её ребенка… Она бы, может, так не наседала. Возможно, пожалела бы. А может… Наоборот, дожала. С тройным усердием.

— Мам, прекрати… — прошелестела Ульяна, утыкаясь носом в чашку. Пар над поверхностью воды исчезал, скоро чай остынет и превратится в пойло, а Уля за это время не сделала и глотка: не лезло.

— Объясни мне, что у вас за отношения? — с притворной внимательностью рассматривая чайную ложку, что вертела сейчас между пальцами, поинтересовалась мама. — Просто общаться тебе стало скучно? Захотелось острых ощущений?

«Как ты не поймёшь?!»

Взгляд стремился спрятаться в чашке или на скатерти, но Ульяна чувствовала, что вот сейчас показывать собственные страхи и сомнения совсем не время, и взглянула на мать смело, в упор.

— Я тебе уже говорила, мам, — тихо сообщила Уля. — Я влюбилась. Вот и всё.

Мама судорожно, протяжно вдохнула. Как будто бы впервые услышала. А ведь еще в воскресенье Ульяна сказала ей об этом прямо, без обиняков. Одно «но» тут есть: кажется, это больше влюбленности. Слишком долго он рядом.

— А он? — продолжая терзать несчастную ложку и несчастную дочь, с напускным равнодушием уточнила мать.

Влепила пощечину одним «безобидным» вопросом. Только она так и умеет. Уля молча воззрилась на свою мучительницу, не решаясь открыть рот и высказаться за него. Откуда ей знать! Секундного замешательства маме оказалось достаточно.

— Я так понимаю, признаний не звучало, — констатировала она всё в том же спокойном тоне. Улино молчание её, кажется, совсем не удивило.

Еще одна пощёчина. Непонятно, какая из них вышла более хлёсткой и болезненной. Вряд ли мама понимала, что именно сейчас делает. Раздувает костер страха до пламени, которое оставит от души только горстку пепла, вот что.

— Рановато для признаний, мне кажется, — уставившись в окно, растерянно пробормотала Уля.

— Улечка, солнышко моё, ну раскрой же свои глаза. Не «рановато». Тебе кажется. Ты провела бок о бок с этим человеком больше двадцати лет. Видишь, как он живет. — «Да ты не знаешь о нем ничего! Вообще!» — Думаешь, станешь исключением? Нет… — покачала она головой. — Это большое наивное заблуждение каждой женщины: думать, что она способна на что-то повлиять. Что сможет изменить мужчину. Что мужчина сам захочет измениться ради нее. Подрастешь — поймешь. Люди не меняются.

«Наиграется и выбросит», — читалось в прямом взгляде. Мамин голос по-прежнему звучал сдержанно, но в глазах проступило беспокойство. Она хотела уберечь. Только почему-то совершенно не думала, что именно чувствует сейчас её «солнышко». Каждое прозвучавшее слово грудную клетку «солнышка» скальпелем вспарывало.

— Честно скажу: я удивлена, что Егора так надолго хватило. Ставила на сутки, — продолжила она, не дождавшись от Ули ответа.

— Мама!

— Ну что «мама»? Что «мама»? — всплеснула та руками. — Твоего отца не остановило даже то, что у него дочь подрастала! Ульяна, пойми, спермотоксикоз неизлечим. Если у них там зуд, то этот зуд вечен. Они будут постоянно искать возможность его утолить. Милая моя, у тебя память, как у рыбки… Забыла, как твой мальчик только-только девку какую-то к себе приводил? Сколько у него таких было!

Это. Невозможно. Невозможно продолжать слушать про отца, про Егора. Как сказать маме в лицо, что отец ушёл не потому, что «спермотоксикоз», а потому, что выжить пытался и спасти их от себя? Как объяснить, с кем именно они делят стенку? В какой фарш жизнь перемолола человеческую душу? Как рассказать, о чем он нечаянно ей поведал? Нет, о «девках» она не забыла! Какими словами донести, что ей сейчас очень страшно, но она всё равно будет верить? Будет верить дважды сказанному. И никакие мамины воззвания к разуму не помогут.

— Считаешь, бросит? — с трудом протолкнув в горло застрявший на корне языка ком, надменно уточнила Ульяна.

Мама кивнула — быстро, уверенно. Сложила на груди руки.

— Не сегодня, так завтра. Уля…

— Твой Виктор Петрович тебя не бросает… — процедила Ульяна. Голос хрипел. Или это сердце хрипело в агонии.

— Сравнила! — усмехнулась родительница. Взгляд её на мгновение прояснился. — Виктор со всех сторон исключительно положительный мужчина. Серьёзный. Успешный. Добрый. Моногамный. Не то что твой этот обалдуй. Да простит меня Валя…

«Не простит, мам… Никогда… Ты не понимаешь, что несёшь… Судишь, не представляя…»

— Мам, пожалуйста, хватит, — роняя в руки отяжелевшую голову, умоляюще протянула Уля. В ушах невыносимо звенело. — Ты совсем его не знаешь.

— Отлично я его знаю! — возмутилась мать. — На моих глазах рос. А выросло что выр…

— Хватит!

Ладони с грохотом приземлились на столешницу, и ложки в чашках жалобно зазвенели. Мама вскинула подбородок и окинула дочь ожесточённым взглядом. Уля видела: в своём мнении о Егоре и перспективах этих отношений родительница непреклонна и позиции не сдаст.

— Помяни мое слово, Уля, — стальным голосом призвала она. — Не говори потом, что я тебя не предупреждала.

«Хватит. Хватит! Остановись! Прошу!»

— Я не хочу это слушать!

— Знаешь, я даже рада, что завтра ты уезжаешь, — махом приканчивая остатки чая, как ни в чём не бывало продолжила гнуть свою линию мама. — Это Бог тебя бережёт. Я верю, что поездка пойдет тебе на пользу. Что за эти недели ты проветришь голову, остынешь, тщательно всё взвесишь и вернёшься с единственно верным решением. Ты уже взрослая девочка… Будут другие.

«Нет! Не будет! Я выбрала!»

Их «разговор по душам» хоронил хрупкую веру и рождал желание пойти и что-нибудь непоправимое с собой сделать. Уля вскочила из-за стола, чувствуя, что еще чуть-чуть, и взметнувшееся цунами злости неизбежно обрушится прямо на поседевшую макушку. Всё еще пыталась держаться, но перед глазами уже плыли кровавые пятна, а в ушах стоял невыносимый звон.

— Лучше бы ты устроила мне разнос с битьём тарелок…

Оказалось, что даже на крик сил не осталось. Всё живое мать в ней извела за пятнадцать минут «спокойного» разговора. Высосала до дна.

— Я пытаюсь разговаривать с тобой, как взрослая, пожившая женщина с молодой, — невесело усмехнулась мама. — Хочу, чтобы поняла, что не всё в жизни просто и безобидно. Хочу, чтобы ты меня услышала. И не хочу, чтобы услышал твой мальчик.

«“Мальчик”. Знала бы ты, что этот “мальчик” в своей жизни видел! Может, побольше твоего Виктора Петровича! Довольно…»

Внутри всё клокотало! Точка невозврата, точка кипения давно была достигнута, и просто чудо какое-то, что бурлящий в ней котёл до сих пор не взорвался к едрене фене. Уля осознавала, что нужно