Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

перед бойцами, писал корреспонденции, а самое главное, повторимся, писал песни. Встречались они хорошо, а «Дороги», созданные с композитором А. Новиковым вроде бы по заказу Ансамбля песни и пляски НКВД осенью 1945 года, и вовсе стали хитом на все советские десятилетия.

Жизнь оказалась, можно сказать, райской: книга за книгой, концерт за концертом, гонорары и авторские отчисления, признание как широких народных масс, так и начальства, увенчавшееся Сталинской премией 1-й степени (1950). Надо было лишь вести себя правильно, и О. не сплоховал ни разу. Во всяком случае, в годы истребления космополитов в закоперщики не вырывался, но, член партбюро ССП, все задания власти выполнял беспрекословно: известно, например, что в марте 1949 года он был главным обвинителем при исключении критика Ф. Левина из партии и в изгнании поэта К. Левина из студентов Литинститута активное участие принял тоже[2211].

Законопослушность О. еще раз пригодилась 31 октября 1958 года, когда он вышел на сцену Дома кино и произнес:

Если этот человек не желает жить с нашим народом, если он не хочет работать на коммунизм, <…> если человек последние годы находил время возиться с боженькой, если этот человек держит все время нож, который все-таки всадил нам в спину, то не надо нам такого человека, такого члена ССП, не надо нам такого советского гражданина![2212]

Сейчас уже не дознаться, искренен ли был О., который, — как вспоминают ученики, — стихи Б. Пастернака всегда читал им «наизусть, взахлёб, безоглядно»?[2213] Вспоминал ли, что и в Союз писателей он был принят с подачи будущего нобелевского лауреата? С поэтами эстрады О. уже в 1960-е годы сражался вполне искренне, так что Л. Халиф вспоминал про «разнообразную ошань», а А. Вознесенский в «Прощании с Политехническим» увековечил его строчкой: «Как нам ошанины мешали встретиться».

Дурная слава в литературных кругах, впрочем, почти не мешала славе истинно всенародной. На торжественных слетах, на комсомольских собраниях хором пели «Гимн демократической молодежи» и «Песню о тревожной молодости», в застольях «Течет река Волга», вставали под «Пусть всегда будет солнце», танцевали под «А у нас во дворе есть девчонка одна…» О. знали все, а тем, кто вдруг забывал, голосами Л. Зыкиной и М. Кристалинской, Ю. Гуляева и И. Кобзона напоминала о нем в стране всякая радиоточка.

Росло и государственное признание, продвигаясь от ордена Трудового Красного Знамени (1962) через «Знак Почета» (1971) и орден Октябрьской Революции (1982) к ордену Ленина (1987), полученному О. уже к своему 75-летию.

Как вдруг все оборвалось. На рубеже девяностых зарплату в Литературном институте, где он вел поэтический семинар с 1954 года[2214], платить почти перестали, книгоиздание притормозилось, песни запели совсем другие… Так что О. даже показалось правильным на несколько лет уехать к дочери в Соединенные Штаты и в книге, изданной на чужбине, задаться вопросом: «Почему я, человек, вышедший из дворянской среды, многие десятилетия безраздельно отдавал служению идее, которая в конце концов оказалась несостоятельной?»

Был ли он и тут до конца искренним, спрашивать незачем. Достаточно сказать, что О. в Штатах не прижился и, вернувшись в Москву, вскоре умер. Незадолго до того, как его «старые песни о главном» вновь в нашей стране запели.

Соч.: Собр. соч.: В 3 т. М.: Молодая гвардия, 1980–1981; Вьюга смешала землю с небом. М.: АОЗТ «Велес», 1996; Эх, дороги… М.: АСТ, Астрель, 2008.

Лит.: Шаульская Н. Лев Ошанин: Солнечный человек. М.: Цитата Плюс, 2012.

П

Павлов Сергей Павлович (1929–1995)

Этого выпускника сельскохозяйственного техникума во Ржеве прямо со скамьи Института физкультуры в Москве, не дав даже доучиться[2215], еще в 1952 году бросили на комсомол: второй, затем первый секретарь Московского горкома (1955–1958), он почти на десятилетие (1959–1968) утвердился в должности первого секретаря ЦК ВЛКСМ.

И превратил свою должность в идеологически значимую. Во всяком случае, ни до, ни после него ни один молодежный лидер с такой прытью публично не рассуждал о литературе и искусстве, как этот, по выражению Евг. Евтушенко, «румяный комсомольский вождь». И добро бы, если бы все ограничивалось сентенциями о том, что «молодежь нуждается прежде всего в произведениях, которые звали бы ее к действию, к творческому труду, к подвигам, воспитывали готовность бороться за идеалы коммунизма»[2216]. Так ведь нет же; П. чуть что переходил в атаку, далеко опережая в агрессивной риторике партийных пропагандистов. Обличенью подвергался, прежде всего, журнал «Юность», регулярно печатающий «такие произведения, в которых преимущественное внимание отводится образам и поступкам небольшой, жалкой группы „золотушной молодежи“»[2217]. И, конечно же, «Новый мир», от публикаций которого «несет таким пессимизмом, затхлостью, безысходностью, что у человека непосвященного, не знающего нашей жизни, могут, чего доброго, мозги стать набекрень»[2218].

Конечно, прямых рычагов административного воздействия на общую ситуацию в культуре у П. не было. Ему не подчинялись ни журналы «Новый мир» и «Юность», ни театр «Современник», ставивший «упаднические» спектакли, ни киностудия, экранизировавшая «вредный» аксеновский «Звездный билет», ни даже руководство Политехнического музея или Лужников, собиравших тысячи любителей стихов «сомнительных в идейном отношении или с двусмысленным подтекстом»[2219]. Однако в искусстве кричать «Бойся!» и первым сигнализировать инстанциям о любой крамоле П. подлинно не знал себе равных.

И власть это ценила. В. Криворученко, много лет проработавший помощником П., вспоминает, что особо доверительные отношения у его шефа сложились с Н. С. Хрущевым. Они были, что называется, одной группы крови: та же неуемность в инициативах, тот же эмоциональный нахрап, компенсирующий пробелы в образовании, и тот же инстинктивный страх перед угрозой последовательной либерализации и, не приведи Бог, вестернизации жизни в стране.

Поэтому так отчаянно — будто с чумой или с ковидом — павловский комсомол в каждой школе, на каждой танцплощадке, на каждом собрании сражался с западными модами, тлетворным твистом или неподобающими прическами. И поэтому же заслоном на пути ползучей контрреволюции выставлял новые советские ритуалы, коллективные походы по местам боевой и трудовой славы, юнармейские слеты, студенческие стройотряды и всесоюзную военно-спортивную игру «Зарница» — все то, словом, что на языке циркуляров называется военно-патриотическим воспитанием, а исследователи именуют «квасным патриотизмом».

Сам П., кажется, не был ни националистом, ни, тем более, антисемитом. Но душевно он, — как заметил М. Лобанов, — «тяготел к патриотическому направлению»[2220], а у идей есть внутренняя логика саморазвития. И постепенно, даже при формальном соблюдении интернационалистской риторики, в речах самого С. и особенно в кулуарных разговорах его сподвижников зазвучали великодержавные ноты. Так что, — сошлемся на оценку С. Семанова, активно участвовавшего в процессе сращивания почвенничества со сталинизмом, —