Королевская канарейка (СИ) - Анна Кокарева

в его голосе слышалось с трудом сдерживаемое счастье. — Я бы полечил тебя сейчас, мои силы восстанавливаются, но правильнее отдать их на то, чтобы поговорить с корнями и подать весть. Тебе нужен настоящий целитель.

Ланэйр встал на колени, положил руки на выпирающий корень, прикрыл глаза и ушёл в себя. Стеснялась, что подсматриваю, и не могла остановиться — бесстрастное лицо, тень от ресниц, скульптурно очерченные твёрдые розовые губы — и свет внутренней силы. На это лицо хотелось молиться, и простить миру всю дрянь, существующую в нём — потому, что существует… вот это. Время как будто остановилось, и, если бы не наступившая темнота, не знаю, сколько бы я так стояла и смотрела, как заколдованная.

Очнувшись, сразу ощутила дискомфорт: сильно потеплело, и от этого уже было тяжело и смутно. В темноте слышалась глухая капель и журчание. Деревья оттаивали, с них капало и текло, в том числе и за воротник; периодически встряхиваясь, пыталась найти место посуше, но его не было. Плюнула и бессильно опустилась на землю, прислонившись к ближайшему стволу. Я чувствовала, как оживают деревья, как сок подымается по их стволам, как набухают почки. Мокрая земля пари́ла и пахла так, что голова шла кругом. Я посидела, подышала — и провалилась во тьму.

* * *

Я проснулась в раю. Пронзительно-голубое море пролесок затопило обозримое пространство, и ветерок, колыхавший их, усиливал сходство с морем. Огромные деревья скалами вздымались из голубых цветов. На берегу журчащего родничка раскинулся цветущий ярко-жёлтым куст. Ни веток, ни листьев не было видно, всё цветы. Такое ненатуральное изобилие и благодать даже самый прожжённый маркетолог не решился бы использовать в рекламе. Красивая какая роща эльфийская.

Сидела, вздыхала, глядя на эту красоту. И радовалась, что красота больше не порывается разговаривать со мной, как вчера. И что шершавую кору дерева я чувствую щекой и спиною, но перестала чувствовать ВСЁ дерево, включая подземную часть, какой-то частью разума. Большое облегчение. Двигаться, говорить, что-либо делать не хотелось. Только дышать и смотреть. Потом к этому добавилось желание сбегать в кустики, и идиллию пришлось прервать.

Проспала я, похоже, долго. Судя по теням, снова близился вечер.

Пошла искать Ланэйра и тут же нашла: он стоял на опушке, прислонившись к дереву и плюясь скорлупой. Опять, небось, беличью нычку разорил. Не высокородный эльф, а гроза белок какая-то.

За границей оттаявшей земли по-прежнему лежал снег, да ещё и метель мела. Орки скакали в отдалении, крича, я не сомневаюсь, матюги в адрес эльфа, но он и ухом не вёл, очень напоминая безмятежного котика, дразнящего собак с безопасного забора.

Вот один из орков подскакал поближе к границе — и из земли выметнулось узловатое щупальце. Пейзаж окрасился орочьей кровью.

— Чудесное зрелище, — голос эльфа был певуч и умиротворён.

Покосилась — мне всё-таки кровь и размотанные частично по земле, частично по снегу орочьи кишки не казались таким уж чудесным зрелищем. Но я и не эльфийский семитысячелетний убивец. Кто знает, какие там у него критерии чудесного…

— Бурная весна, которую ты принесла в рощу — и метель, бушующая на границе… Поединок жизни и смерти… — лицо у Ланэйра стало одухотворённым, и что-то в нём появилось от тонкого ценителя оперы, при котором певица изощрилась и пискнула совсем уж невозможную ноту.

Понятно. Размотанные как раз по этой границе кишки его не очень-то и волнуют. Всё-таки алиен, конечно. Но какой восхитительный!

В этот раз долго пялиться не получилось. Он перехватил взгляд и с насмешкой, буднично эдак спросил:

— Будешь орешки, любовь моя?

Мне казалось, что я никогда больше в жизни есть не захочу, а что в ответ сказать, не нашлась, смешавшись. Вторая часть фразы…

Эльф понял по-своему, и кивнув сам себе, с оттенком вины сообщил:

— Ничего, скоро у тебя будет целитель и другая еда, кроме орехов.

И продолжил грызть, ничего более не говоря. Мне тоже говорить не хотелось. Оглянулась: за ночь земля подсохла, под деревом, у которого стоял эльф, белый мох курчавился завлекательной, прогретой солнцем подушкой — я подошла и села, и мы часа два, наверное, любовались чудесным зрелищем, пренебрегая орочьими матюгами.

Вот всё-таки удивительно упорные твари. Они дождались эльфов и все полегли под стрелами. Потеряв всех лучников и шаманов — на что надеялись? Хотя, с другой стороны, откуда им про… гм… корешковую связь знать было. Надеялись пересидеть или подмогу ещё дождаться.

Последних, всё понявших и пытающихся сбежать эффектно убил эльфийский шаман. Проследив взглядом за тёмно-красным, опасно гудящим файерболом, низко пролетевшим над степью и взорвавшимся в гуще драпающих орков, сглотнула: размесило их страшно. Шаман, не глянув на дело рук своих, уже направлялся к нам.

Ланэйр тихо буркнул:

— Силой разбрасывается. Могли и стрелами всех поснимать.

Погромче же с выражением продекламировал:

— Рад приветствовать вас, эру Норранис, — и голову достойно склонил.

Эру Норранис, соскочив с коня, поприветствовал в ответ, не утруждая себя состраиванием хоть сколько-нибудь любезного лица — и тем сильнее удивил, тут же рассиявшись в мою сторону. Я уж как-то и отвыкла, что надо мной так квохчут.

С лицом, исполненным нежнейшего и любезнейшего сочувствия, — но, однако ж, очень по-деловому, осмотрел меня, трогая, поворачивая, водя руками над телом, и коротко крикнул, обращаясь к отряду эльфов, до сих пор не спешившемуся:

— Ночуем!

И обратился ко мне, окатив цветистыми выражениями восхищения от встречи, сожалений о том, что пришлось пережить, извинений за это и за то, что ждать пришлось, и снова комплиментами и восторгами. Я под конец совсем потерялась в этих россыпях и для себя уяснила только то, что я нездорова и он счёл нужным из-за этого остановиться в роще на ночь, а так и сразу бы поехали.

Он полечит меня, я отдохну, и с утра отправимся.

Пока воины устраивали бивуак, Норранис, прихватив мешок, меня и Ланэйра, поднялся к родничку. Говорил он больше с Ланэйром, озабоченно выясняя подробности: как быстро гнал, что мы ели, как я себя чувствовала и чувствую (меня не спрашивал); больше же всего его интересовало, сколько эльфийской пыли мне скормили. Неодобрительно, с укоризной качал головой — но не высказывался. Ланэйр индифферентно рассказывал.

Норранис тут же полечил меня наложением рук. У него силы, конечно, было очень много, и я враз почувствовала себя бодрой и здоровой. Но эру Норранис, опять же скорбненько и с укоризной, сказал, что я плоха. И выдал фляжку, в которой чего-то намешал. Велел пить по глотку — «раз в то время, что листу требуется,