Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

какую-то роль в том психическом надломе, какой с ним произошел во второй половине 1950-х.

Впрочем, если это и сыграло роль, то лишь какую-то. Главным для О. стало то, что хоть криком кричи совестливый русский писатель, а положение дел в сельском хозяйстве не улучшается, лишь обрастает новыми проблемами, вызванными уже не сталинским, а хрущевским стилем командования.

И тогда О., надеясь хоть кого-то пробудить, в 1961 году выступил на 12-й областной партийной конференции с дерзкой речью, в которой, по сути, лишь публично высказал то, о чем коммунисты среднего звена давно толковали между собой. Его — не услышали, от него — отвернулись, его — предали анафеме.

Потеряв веру и в себя, и в людей, он попытался кончить жизнь самоубийством. Именно попытался — из охотничьего ружья, — как рассказывает А. Кондратович, —

прострелил себе лоб, пуля прошла через опасные, жизненно важные ткани, но каким-то чудом (не знаю, можно ли радоваться в таких случаях, скорее наоборот) не тронула жизненосные узлы и точки. Он только ослеп на один глаз, а после долгого лежания по больницам вышел на ногах, не потеряв почти ничего. Голова вроде бы оставалась прежней — ясной, руки, ноги на месте, двигались, даже водку мог пить не хуже прежнего. Но человека в сущности уже не было, хотя он в этом не сознавался, да и не мог сознаться. Еще что-то надеялся сделать, что-то написать[2116].

Действительно надеялся и даже что-то писал. «Но, — как сказано Ю. Черниченко, — точка поставлена. С 1961 года очеркиста Валентина Овечкина нет»[2117].

Суицидальные попытки продолжились. Однажды он по пьяному делу даже пытался выброситься из окна номера гостиницы «Москва», так что пришлось вызывать пожарную команду, растягивать внизу брезентовый тент. Жить без постоянного присмотра О. уже явно не мог, и весной 1963 года сыновья увезли его в Ташкент, где он многое опять попробовал начать — автобиографическую книгу, а плюс к ней еще и большую работу о поразившем его воображение узбекском колхозе «Политотдел», — но все они так и остались в набросках. Неудивительно, ведь, — как 11 декабря 1963-го, спустя всего полгода после принудительного по сути переезда в Ташкент, написал он Твардовскому: «Что-то будто оборвалось в душе. Я не тот, каким был, другой человек, совсем другой, остатки человека. Писать-то надо кровью, а из меня она как бы вытекла вся»[2118].

И Твардовский, и новомирцы (а членом редколлегии журнала он стал еще в 1958 году) всячески старались вовлечь О. в совместную работу, спрашивали у него совета, посылали на прочтение самые значимые рукописи. И что же? Программная статья И. Виноградова «Деревенские очерки В. Овечкина» (Новый мир. 1964. № 6) его просто напугала, хотя, — вспоминает И. Виноградов, — «там не было критики, обидной для него, но там было как бы обнажение его кардинального фундаментального противостояния всей нашей сельскохозяйственной политике. Очевидно, такая откровенность, такая прямолинейность ему показались опасными»[2119].

И «Раковый корпус» он совсем не принял, «написал, что читал Солженицына со скукой, роман растянут, диалоги в больнице неинтересны, дальше он просит не присылать ему верстку, — и вообще, чего вы с ним носитесь. Не понял. Ничего не понял в Солженицыне», — констатирует А. Кондратович. Словом, — еще одна цитата из дневника Кондратовича, —

все смешалось в его оценках литературы. Было удивительно, когда он, как правило, присылал отрицательные отзывы как раз на самые талантливые вещи вроде Семина, Искандера. «Кузькин» Можаева, конечно, ему резко не понравился. <…> Получалось так, что из всей редколлегии самый ретроград — Овечкин. Странный поворот судьбы. Жаль его было невероятно[2120].

Читать про это тягостно: будто действительно совсем другой человек, чем был раньше. Видно, и в самом деле, как сказал сам же О.:

Есть характеры — не гнутся, а сразу ломаются. Человек не меняется, не приспосабливается к жизни, не подличает, идет и идет напрямик своей дорогой, и это стоит большой борьбы, большой затраты сил. И вдруг остановится, оглядится — шел, шел, а все то же вокруг — и сразу ломится. И это уже конец, и духовный, и физический[2121].

Настал этот конец скоро, и настал он неизбежно: 27 января 1968 года, вернувшись домой из очередной поездки в колхоз «Политотдел», О. зашел в ванную и выстрелил в себя из ружья.

Соч.: Собр. соч.: В 3 т. М.: Худож. лит., 1989–1990.

Лит.: Атаров Н. Дальняя дорога: Литературный портрет В. Овечкина. М.: Сов. писатель, 1977; Вильчек Л. Валентин Овечкин: Жизнь и творчество. М.: Худож. лит., 1977; Воспоминания о В. Овечкине. М.: Сов. писатель, 1982; Вильчек Л. Советская публицистика 50–80-х годов (От В. Овечкина до Ю. Черниченко). М.: Изд-во МГУ, 1996.

Огнев (Немец) Владимир Федорович (1923–2017)

О. — из поколения, выкошенного войной. Но к нему, сначала рядовому красноармейцу, потом лейтенанту, судьба оказалась милостива. Уцелел, а после демобилизации (май 1946-го) окончил Литературный институт и еще четверокурсником в 1949-м пришел на работу в «Литературную газету».

Она, что и говорить, была тогда ермиловской, и время вообще стояло в литературе страшное. Однако постыдных поступков за О. вроде бы не числится, а вот некоторые его полемические статьи дооттепельной и раннеоттепельной поры историкам отечественной поэзии до сих пор памятны: пытался освободить наследие В. Маяковского от бронзы многопудья, защищал полуопального И. Сельвинского, поддерживал недавно опального Л. Мартынова и прошедшего ГУЛАГ Я. Смелякова, язвительно высказывался о стихах Н. Грибачева, А. Софронова, других присяжных одописцев.

Сквозь более чем полувековую толщу оценить уровень смелости, проявленной в этих выступлениях, почти невозможно, но опасность маячила за каждым углом. Напечатал он, например, статью «Две правды» в одном из майских номеров «Литературной газеты» за 1952 год, и тут же, — вспоминает О., —

ровно до полуночи в «Правде» была заверстана реплика Д. Заславского «Правда одна!», в которой от молодого критика Огнева, если бы реплика увидела свет на следующее утро, осталось бы мокрое место. Если бы… не бог. Один из его «апостолов», вероятнее всего Суслов, — снял реплику в подписной полосе[2122].

Или вот еще: готовя для газеты обзор читательских писем (14 декабря 1954 года), О. вставил в него чей-то весьма ехидный отзыв об А. Суркове, тогдашнем руководителе ССП, тот незамедлительно пожаловался, и цековский Отдел науки и культуры тут же нашел, что «поступки В. Огнева несовместимы со званием сотрудника „Литературной газеты“»[2123].

В этот раз пронесло. Проносило и в другие. Оттепель еще и тем отличалась от сталинщины, что оргвыводы бывали теперь не обязательно убийственными и следовали они за той или иной инициативой не обязательно автоматически. Вопрос о том,