Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, мир не стоял на месте. Что там Джойс, в проповедях школьного священника бывали такие места, что Гилли густо заливался краской. А уж вид у того был — просто ужас, как Хумбаба терпел такого? Понятие греха, казалось Гилли, за эти годы вообще упразднилось, а добродетель свелась лишь к прилежному обучению и последующему прилежному труду. «Учись, старайся, и ты попадешь на хорошее место; работай, старайся, и ты заработаешь много денег» — ну при чем тут религия?! Мир теперь вертелся вокруг каждого конкретного человека, сам собой являясь ему наградой и утешением. А как же вечная жизнь?
Однажды вечером Гилли попробовал заговорить с мальчиками о смертных грехах. Оказалось, их в правильном порядке никто даже не может перечислить, за исключением одного мальчика, который тут же признался, естественно — с гордостью, что вот уже три года одержим гордыней, но ему на это глубоко наплевать. Мальчики вообще не очень-то поддержали этот разговор, он был им непонятен и поэтому не интересен…
Бедный Джойс, разве для них он писал?
— А я этого Джойса вообще не перевариваю, — к ним подошел Бродяга.
— Да что ты вообще его читал?
— Что надо, то и читал.
Лиам презрительно пожал плечами — он искренне любил ирландскую литературу (и на английском языке тоже, ужасно, да?) и не любил, когда ее начинали ругать, не читавши или не попытавшись понять смысл прочитанного.
Анна молчала. Гилли осторожно скосил глаза в ее сторону и увидел, что она тоже потихоньку наблюдает за ним. Заметив, что ее маневр разгадан, она отвернулась, потом открыто взглянула в его глаза и улыбнулась.
Глаза мои видят.
Будем друзьями?
«Дрозд в кустах зеленых песни распевает, а у меня, бедняжки, сердце день и ночь страдает»
Директор школы молча вышел вперед. Его фигурка, облаченная в строгую черную сутану, казалось, возвышалась над всеми. Похожий на маленькую черную птичку, он будто парил над рядами мальчиков, выстроившихся вдоль стен зала. Группа учителей скорбно и торжественно реяла у него за спиной. Порядок, Скука. Смерть…
— Я собрал вас здесь, чтобы… сообщить… вам… ужасную… новость… — медленно проговорил Хумбаба. За окном уныло шел дождь. — Наша… Наша экономка… Она внезапно покинула нас. Сегодня рано утром ее нашли возле лестницы. У нее было сломано основание черепа… Видимо, она поскользнулась в темноте и упала. Пусть же… Пусть же земля будет ей пухом и господь примет душу ее к себе.
Мальчики были потрясены. Некоторые заплакали. Всем стало страшно от мысли, что дом их посетила Смерть, такая неожиданная, нелепая, неправильная… К тому же, покойная экономка была человеком довольно приятным, спокойным и общительным. Она никогда не цеплялась к мальчикам из-за какой-нибудь ерунды вроде порванной наволочки или черных пятен от сигарет на светлом дереве тумбочки. Впрочем, горе их было недолгим, уже к вечеру утренние впечатления успели выветриться из юных голов, и мальчишки весело играли в убийство лорда Маунтбеттена, или в войну за Мальвинские острова, или еще в какие-нибудь популярные среди них игры.
Через два дня состоялись пышные похороны, на которых присутствовала вся школа. Гилли с удивлением обнаружил, что их бедная экономка оказалась личностью довольно известной, на похоронах было очень много народу, а служил сам архиепископ. В процессии оказалось и несколько знакомых ему людей, подойти к которым он, естественно, не решился.
Странно было все это. Странно и как-то грустно.
Наплевать на все.
У учителя русского языка была странная фамилия — Гоган. Он был еще довольно молод, но ходил в длинном черном пальто. Наверное, в чьем-нибудь. Мальчики один раз это пальто украли из учительской и натыкали внутрь булавок. Глупо, правда? Гилли это не очень-то понравилось, но он тоже принимал участие в затее. Гоган ничего им не сказал. Вот так. «У ме-ня кни-га. Я и-ду до-мой. Ме-ня зо-вут Ва-ня».
Конечно, Михал не поверил ему. Вся эта история вообще была довольно сомнительной. Михалу лет четырнадцать, не больше. Семья его была довольно состоятельная, если не сказать больше. Прошлым летом он был с родителями во Флориде, зимой — ездил в Канаду, а вот этим летом попал на маленький островок в Донеголе. Да, разительный контраст. Вся одежда у него исключительно «Адидас», причем лучшие образцы, на его ботинки Шемас вообще старался не смотреть, чтобы не расстраиваться, а часы… Таких часов он даже никогда еще не видел: они надевались на безымянный палец и были обильно уснащены разного рода кнопками и лампочками. Ровно в 7.15 они заливали комнату звуками «Желтой розы Техаса».
— Шемус, а правда, что это ботинки вашего дяди? А куртка — это куртка вашего отца, да? А это, правда, майка вашей матери? А девочки, они говорили, что у вас та же пижама, что была в прошлом году?
— Никогда не верь женщинам, Михал! (Откуда у них вообще могут быть такие сведения?)
— А Кэвин говорил, что у вас в прошлом году было зеленое мыло. То же самое? У вас, Шемус, вообще нет ничего своего?
— У меня есть моя душа и мой язык. И, знаешь, у меня как-то всегда есть все, что нужно. Ведь вокруг — люди. И вообще у студентов обычно мало денег.
— И, конечно, вы все ваши деньги сразу профукиваете. А ваш отец чем занимается?
— Ну, читает газеты, играет в гольф. Он хотел стать сапожником, но как-то не получилось.
— А мать?
— Ведет хозяйство, присматривает за всеми нами.
— А остальные, ну братья там?..
— Они еще в школе.
— А что вы будете делать, когда лето кончится?
— Не знаю еще. Может быть, устроюсь куда-нибудь по учительской части. Или буду романы писать. А, если честно, мне на это как-то наплевать.
— А вы говорили, что в семнадцать лет вы себе сами купили телевизор. Черно-белый, да?
— Ой, ну что ты пристал с глупостями?
— Ну, почему, это не глупости.
— Есть вещи и поважнее, чем обсуждение моего финансового положения.
— Какие это? Ой, а правда, что у вас больше трех тысяч книг на ирландском языке?
— Михал, подойди сюда. Твердо запомни: Дрозды всех стран, соединяйтесь!
— Ой, ну вы прямо совсем ненормальный! Отпустите меня!
— Мальчики, обед готов.
13.50
Обед. Наконец обед. Он ел его медленно и вдумчиво. Фасоль (холодная), жареная картошка с луком (горячая). Потом — йогурт и, наконец, яблоко.
Он лег на диван у себя в комнате, чтобы спокойно обдумать все, что он должен сделать. Дабы облегчить мыслительный и пищеварительный процессы, поставил «Севильского цирюльника». Россини помог обеду проскользнуть вниз и одновременно промыл голову для новых мыслей, успокоил, вдохновил перед «дорогой своей»… На столе лежала пачка старых фотографий. Острова. Наверное, еще перед войной. Какие глупые лица у этих рыбаков…
Обратился лицомЯ к дороге своей…[8]{12}
Они небось и фотоаппарат-то видели впервые. Еще бы, нигде не бывали, сидели годами на своих островках. Разве что какая-нибудь вдова отправится на соседний остров, чтобы помочь с похоронами. А так, куда им было ездить? Да, теперь там все уже иначе. То, что не под силу оказалось английским ружьям, сделает английское радио. Ну и телевизор, конечно, журналы, кино. Цивилизация!
И тогда я ступилНа дорогу свою…
Среда. Полдень. Пол-день, полу-день? Полдня уже прошло, а еще половина принадлежит ему, пока. Все магазины безнадежно закрыты.
За обедом Сапожник опять жаловался, что плохо играл. («Нет, не тот у меня теперь удар стал. Ты бы раньше на меня поглядел!») Он теперь все чаще и чаще заводит такие разговоры, но играть не перестает. А ведь ему уже скоро семьдесят. Сестра один раз с ним ходила, в воскресенье. Потом говорила, он еще ничего, нормально играет. Надо будет тоже как-нибудь сходить. Если жив останется. Ведь это уже сегодня… В три. Ровно в три. Он резко вскочил с дивана…
— Мальчики, после обеда я всех прошу подняться наверх, ко мне. Михал, к тебе это тоже относится, ты слышал?
Двумя пальцами он потянул Михала за ухо.
— Отстаньте от меня, Шемус!
Все это была просто игра. У них с Михалом сложились какие-то негласные правила этой странной игры во взаимные подковырки, причем один из них при этом оставался учителем, а другой — учеником. Остальных мальчиков все это забавляло, но и приструнивало немножко. Михал был для Шемаса чем-то вроде кольца, продетого в нос быка, за которое хозяин спокойно берется рукой, чтобы уверенно вести за собой свирепого зверя.
— Шемус, а что это она сейчас говорит? Что эта старая карга опять от нас хочет?
— Помолчи, Михал, я сам ее не сразу понимаю (ох уж эти диалекты), дай мне спокойно разобраться. Чем больше ты мне будешь сейчас мешать, тем дольше продлится мой разговор с хозяйкой. Ты понял?
- Никакой настоящей причины для этого нет - Хаинц - Прочие любовные романы / Проза / Повести
- Человек рождается дважды. Книга 1 - Виктор Вяткин - Проза
- Замок на песке. Колокол - Айрис Мердок - Проза / Русская классическая проза
- Стриженый волк - О. Генри - Проза
- Убитых ноль. Муж и жена - Режис Са Морейра - Проза
- Земля - Перл С. Бак - Проза
- Дерзкий дебютант - Оксана Кас - Попаданцы / Проза
- Он. Записи 1920 года - Франц Кафка - Проза
- Рози грезит - Петер Хакс - Проза
- Зима тревоги нашей - Джон Стейнбек - Проза