Сломанная тень - Валерий Введенский

Яхонтов не преувеличивал. Петербургские матери пугали им непослушных детей. Как никто умел Петр Кузьмич добыть подлинную правду, в особых случаях орудуя длинником[18], хотя и предпочитал кнут. «Кнут душу не вынет, а правду скажет, – любил приговаривать Яхонтов. – Зачем человека калечить? Он государю еще на каторге послужит!»

– Парадная дверь в квартире всегда изнутри на крюк закрыта…

– А черная?

– Не перебивайте! А черная на ключ, следов взлома нет. Окна заклеены, форточки закрыты. Какой убийца, Илья Андреевич?

– Ступни барона на каком расстоянии от пола находились? – спросил Тоннер Шнейдера.

Яхонтов повернулся, чтобы посмотреть на люстру. Неспроста Тоннер такой вопрос задает, наверняка каверзу какую-то придумал. Борис Львович, сверившись с актом осмотра, ответил:

– Два аршина и три вершка[19].

– Как барон умудрился на такую высоту с кресла забраться? – спросил Тоннер.

– Наверное, лестницу подставлял. – Шнейдер указал на стремянку, которой Ухтомцев пользовался, чтобы доставать книги с верхних полок – одну стену спальни занимала библиотека графа.

– А кто ее от люстры отодвинул?

Яхонтов разозлился. В его голосе появились нервные нотки:

– Тоннер! Опять вы за свое?

– Я хотел уточнить…

– Сперва бы я хотел уточнить! Отвечайте! Баумгартен от удушения умер? Да или нет?

– От удушения!

– Ухтомцев от выстрела в висок?

– Да!

– Вот и замечательно! От вас, экспертов, никаких больше выводов не требуется, остальное – моего ума дело. Понятно?

Тоннер уже проклинал свою горячность. Киршау попросил осмотреть и доложить выводы лично ему, а он полез в спор. Дурак! Яхонтов же распалился не на шутку:

– Я в ваши печенки-селезенки не лезу, и вы, уж будьте любезны, не лезьте в мои дела. А то шею себе свернете!

– Пожалуй, я пойду! – понуро сказал Тоннер.

– Не смею задерживать.

Когда входная дверь за Ильей Андреевичем захлопнулась, Шнейдер облегченно вздохнул:

– Ловко вы его отделали. Не хуже Хромова!

– Как вы только с ним работаете…

– С трудом-с…

– А стоит ли мучаться, Борис Львович? Подумайте на досуге…

Слова Яхонтова упали на подготовленную почву. Борис Львович и сам мечтал избавиться от Тоннера, только боялся. Вернее, не боялся (человек, предавший своего Бога, ничего уже не боится), просто Тоннер казался ему не по зубам: главный эксперт после Хромова, негласный преемник, за границей стажировался, статьи публикует. А кто такой Шнейдер? Бедный выкрест, чудом зацепившийся на кафедре. И не из-за научных заслуг, а потому, что всю работу за Хромова готов делать. Препарировать, зарисовывать, труды набело переписывать.

Вчера Борис Львович почувствовал: тяготится Хромов Тоннером, соперника в нем видит. Значит, пора к решительным действиям переходить! Если Илью Андреевича скомпрометировать, это ж какая перспектива откроется! Лет через десять Хромов, как ни крути, от дел отойдет. И тогда заведующим кафедрой станет наследник маленькой житомирской скотобойни! Непременно станет. Остальных конкурентов Шнейдер раздавит без труда. Главное – с Тоннером расправиться! Прав Яхонтов, ох, прав.

Спрыгнув с экипажа, Борис Львович поспешил к себе на квартиру. Надо хотя бы поесть до занятий.

– Доктор! Христом Богом прошу! – кинулся к нему Макар, сгребавший мокрые листья. – Одолжите двугривенный.

Борис Львович даже не остановился, махнул рукой, мол, нету.

Сзади раздался грохот, и Борис Львович невольно обернулся. Макар плашмя упал на землю. Ни мольбы, ни униженные просьбы ни в ком сочувствия так и не вызвали. Оставалось Макару одно – пробраться тайком в главный корпус, где в банках со спиртом плавали гады, украсть и выпить. Правда, Хромов предупреждал строго-настрого: «Умрешь в жутких мучениях». Но мучения и без того были жуткими. Так что все одно скоро смерть!

«Откуда Тоннер про смерть Баумгартена узнал? – подумал вдруг Шнейдер. – Никого, кроме полицейских, в квартире Ухтомцева утром не было. Осведомителей в полицейской среде имеет? Это важно выяснить!»

Борис Львович вытащил двугривенный, подумал и решил, что пятачка хватит:

– А ну-ка, любезный! – Макар при виде монетки сглотнул слюну и уставился масляными глазами на благодетеля. – К Илье Андреевичу с утра кто-нибудь приходил?

Дворник готов был за пятачок и землю жрать, и вприсядку пойти. Нет, вприсядку не мог. Ноги дрожали, а руки не слушались. Двор после утреннего стакана выметал обычно за полчаса, а сегодня за три никак не управится!

– Мясник к ним заходил. А потом зеленщик. Чухонка ливку[20] предлагала.

– Не то, – Борис Львович спрятал пятачок. Словно солнце в сюртук опустил. Потемнело в глазах у Макара. Видать, смерть пожаловала. Сейчас черти явятся, и никакой околоточный от них не спасет. И тут же хлопнул грязной рукой себя по лбу Макар. Глаза засияли. Вспомнил:

– Карета за Тоннером приезжала.

– Это интересней, – Шнейдер снова вынул пятачок. – А кто в ней сидел? Видел?

– Видел! – облизнулся Макар. – Если рубль дадите, Борис Львович, скажу.

Шнейдер удивился. Только что был готов за пятачок ноги лизать, и вдруг рубль требует. Призадумался, наморщив лоб. Макар же испугался, с ходу хотел скостить до полтины, только Шнейдер его опередил:

– Сорок копеек, – как раз такую сдачу дал извозчик.

«Ох, и прижимист, пархатый!» – ругнулся про себя Макар, но согласился:

– Лады! Обер-полицмейстер в карете сидел!

– Киршау? – черные глаза Шнейдера повылезали из орбит.

– Во-во!

В волнении Шнейдер кругами заходил по двору. Это что ж получается? Во что он влип? Яхонтов уверял, что признать убийство самоубийством – приказ начальства. Обманул? Или пристав постарел и куда дует ветер, уже не чует? Крайним ведь он, Шнейдер, окажется. Ребенку ясно, что удушили. Струной ли, проволокой, веревкой – дело десятое. Накинув сзади, убийца перевернулся вокруг оси и переломал жертве позвонки. Способ от турков известный. А потом забрался на книжную лестницу, да и подвесил бедолагу.

Макар завороженно наблюдал за Шнейдером. Не забудет ли про сорок копеек? Кашлянул для порядка.

– Вот что, – склонился над ним Борис Львович, – на тебе рубль. И каждый день будешь рубль получать. Но за Тоннером гляди в оба. Что делает, а особенно кто к нему приходит или приезжает. Если в город Тоннер поехал – сразу мне докладывай.

Макар от радости снова на живот плюхнулся, лбом оземь стукнул. Вот оно, счастье-то!

Глава десятая

Будто заново родилась Софья Лукинична! Давненько она двенадцать часов кряду не спала! А сил-то, сил сколько! Обычно Дунька пощечиной отделывалась, а сегодня и пощечину, и пинок получила: битый час корсет затягивала, кобыла неповоротливая! Из-за нее Софья Лукинична на общий завтрак опоздала. Ох, и скучно кушать в одиночку! Сил-то сегодня через край, всем бы аппетит испортила! Адаму спасибо – лекарство дал хорошее. Жаль, сам на ночь не остался.

– Почему кофе холодный?

Никанорыч успел рукавом закрыться, иначе кипяток обварил бы ему лицо. Следом Софья Лукинична запустила фарфоровой чашечкой, за нею просвистело блюдечко. Увертываясь от посуды, Никанорыч мотал головой, не переставая улыбаться. Подниматься Лаевской было лень, поэтому кулаком в живот получил не дворецкий, а подававший завтрак лакей. Так удачно согнулся, что еще и за волосы она его потаскала!

На шум вбежала Ирина Лукинична:

– Софушка! Что стряслось?

– Слуг уму-разуму учу!

Ирина Лукинична увидела разбитую чашку из любимого сервиза – еще матушка покойная из нее пила – и всплеснула руками:

– Посуду-то зачем бить?

– Это не я! – быстро оправдалась Софья Лукинична. – Это все они! Руки у них из задницы растут! Вели всех высечь!

– Ай-ай-ай! – запричитала Ирина Лукинична.

Лаевская тяжело встала со стула:

– Ну ладно, мне пора!

– Гулять?

– Если денег дашь!

– Андрей Артемьевич тебе вчера давал!

– Этих копеек я даже не заметила!

– Тогда дома посиди! Подушечку закончи! В прошлом году вышивать начала!

– Дудки! – Софья Лукинична направилась к двери. – И не забудь всех высечь!

Лакей проводил ее испуганным взглядом, а потом с мольбой уставился на Ирину Лукиничну. Поверит ли, что он не виноват?

– Ступай! – дружелюбно махнула та рукой. Хоть и строга Ирина Лукинична, но справедлива. Кого накажешь за безумие сестры?

Софья Лукинична приметила вчера у Брейтфуса[21] великолепные сережки! Бриллианты в них с перепелиное яйцо, переливаются так, что глаз не оторвать. Если нацепить, любой полюбит!

Не постучав, она решительно распахнула дверь в кабинет мужа. Андрея Артемьевича за столом не было, в комнате находилась одна Ольга. Даже не обернулась, паскуда!

– Вот ты и попалась! – Ольга наконец повернула голову, и хищница с наслаждением заметила испуг в ее глазах.