Сломанная тень - Валерий Введенский

– Ну, я не знаю! – растерялась Лаевская. – Может, Наполеона?

– Софья Лукинична? А можно я с батюшкой поговорю? Вопрос у меня к нему! – попросил Кислицын.

– Вам, Матвей Никифорович, все можно! – великодушно позволила Софья Лукинична.

– Никифор Кислицын, умер в 1824 году, в Костроме, – сказал Матвей Никифорович.

– Это ты, сыыы-нок? – снова непонятно откуда зазвучал голос, на сей раз высокий.

– Да! Это мой отец! – руки Матвея Никифоровича, крепко стиснутые Полиной и Филиппом Остаповичем, задергались. – Он заикался на гласных.

Тоннер, как ни старался, не мог разгадать загадку. Кто-то прячется за шторами? Тогда бы голоса оттуда доносились! Может, в потолке дырочку проделали? Не видать дырочек! Одно ясно: сообщник у Леондуполоса в доме! Говорок царя Александра многие помнят, а вот чтоб отца сын узнал! Кто-то грека подробной информацией снабдил!

– Рад, что ты, сынок, в Петербуург перебрался, что на хорошем месте слууужишь! И невеста у тебя хорооошая!

– Батюшка! А почему домик в Костроме не мне, а мачехе отписали?

Кислицын-старший тяжело вдохнул.

– Подделала она завещание! На пару с нотариусом. Все себе заграбастала. И поместье, и домик. Прости меня, сынок! И ее прости!

– Никифор, как вас там по батюшке! – Лаевскую жгло нетерпение. – Про Адама моего давайте! Где он ходит-бродит?

Раздался вздох:

– Нет для вас Адама! Умер!

– Вранье! – безапелляционно заявила Софья Лукинична. – Ну-ка, давай графиню Кобылину. Старая сплетница все всегда знала.

– Подождите, Софья Лукинична! – глаза Баумгартена в темноте сверкали так, что даже Лаевская не рискнула с ним спорить. – Сначала Репетина! Яков Репетин.

– Володя! Антон! – буквально через секунду высокий стариковский голос сменился свистящим хрипом.

– Это ты, Яков? – недоверчиво спросил барон.

– Я, мой шалунишка! Я!

– Это он! – обрадовался барон. – Мы друг дружку так называли…

Полина громко хмыкнула.

– Не похож! – засомневался Владимир. – У Репетина был баритон, а тут какой-то сиплый козлетон.

– Мне шею свернули! Забыл? – напомнил Репетин.

– Свернули? Тебя убили? – быстро спросил Баумгартен.

– Да! И меня, и Ухтомцева, и Верхотурова…

– Яша, ты видел убийцу?

– Видел! Как тебя сейчас!

– Кто?

Голос замолчал.

– Это шарлатанство, Антон! Не слушай! – закричал Лаевский.

– Яков! Скажи мне, кто убийца! – повторил Баумгартен.

– Не могу! – чуть слышно ответил Репетин.

– Не можешь? Почему?

– Антон! Ты знаешь, как узнать его имя! Понимаешь, о чем говорю?

– Понимаю!

– Воспользуйся!

– Но почему не ты…

– Потому что он здесь! Сейчас! Среди вас! Прощай!

– Кто?! – Баумгартен вырвался из круга и кинулся на Леондуполоса. – Кто?!.

Испуганный маэстро попытался отскочить, задел треножник и повалился вместе с ним на пол. В прозрачной чаше что-то само собой вспыхнуло, и огонь тут же перекинулся на паркет. Еще несколько мгновений все стояли, сцепившись руками, ошеломленные страшным известием с того света.

– Горим! – опомнился Кислицын.

Филипп Остапович, скинув шинель, мигом накрыл ею огонь. Тихон с Никанорычем оторвали Баумгартена от Леондуполоса. Маэстро не успел отдышаться, как на него налетела Лаевская:

– Кобылину вызывай.

– Увы, мадам! – маэстро был напуган и тяжело дышал – Баумгартен его чуть не задушил. – На сегодня моя эманация израсходована. Я не могу больше проникнуть в потустороннее.

– Нет, вызывай! Я для чего тебя звала?

– Маман! Ваш Адам умер! – пришла на выручку Полина. – Вам же ясно сказали!

– Нет, не умер! – Лаевская затопала ногами. – Он тоже здесь!

На шум в чепце и халате выползла Ирина Лукинична:

– Батюшки светы! Пожар!

– Уже потушили, тетушка, – успокоил ее Владимир.

– Это не мой! Это ее Адам умер! Максимов! – показала пальцем на сестру Лаевская. Прическа ее растрепалась, а глаза загорелись безумием. – Нас перепутали! Еще в детстве! Нянька! До двух лет я была Ириной, а она Софьей! А потом наоборот стало.

– Никанорыч! Чего рот разинул? Тащи ее в комнату! – скомандовала Ирина Лукинична.

Никанорыч с Тихоном подхватили сопротивлявшуюся Лаевскую.

– Илья Андреевич, раз уж вы доктор – помогайте! – попросила Ирина Лукинична.

– Да! Конечно! – вышел из оцепенения Илья Андреевич. Были у него подозрения, что Верхотуров и Репетин не по своей воле из жизни ушли. Но откуда сие известно греку-фокуснику? – У меня при себе настойка опиума. Ее пока и назначим. Спать будет до утра.

Как только оравшую Софью Лукиничну увели в спальню, в полутемную гостиную стремглав влетел Пантелейка – ему Филипп Остапович доверил парадный вход:

– Там попы пришли! Господина барона требуют!

За Баумгартеном увязались Тучин с Лаевским.

– Отец Нафанаил? Как вы меня нашли?

– Ждали возле вашего дома, а потом дворецкий ваш вспомнил, что вы у господина Лаевского собирались ужинать.

– Чем обязан? – Баумгартен неприветливо оглядел отца Нафанаила и монахов, с которыми сговорился о литии и всенощном бдении у тела Ухтомцева.

– Пожертвование хотим вернуть!

– С какой стати?

– По самоубийце не служим! И отпевать не будем!

– Батюшка! – встрял Тучин. – Графа Ухтомцева застрелили!

Отец Нафанаил перекрестился.

– Может, увеличить сумму? – предложил барон.

– А еще говорят, ваш приятель – содомит. Правда?

– Ну, точно не знаю, – замялся Баумгартен.

– Не лги, сын мой.

– Все может быть! В душу к человеку не заглянешь.

– Забирайте деньги!

– Ладно! Завтра других попов найду!

– Сын мой! На бери такой грех на душу! – посоветовал ему отец Нафанаил.

– Я с Господом без вас разберусь, – отрезал барон, – и Ухтомцева не вам судить!

Священник и монахи перекрестились и, не попрощавшись, ушли.

– Швейцар заснул, что ли? Где мое пальто? – раздраженно спросил Баумгартен.

– Сей момент, сей момент! – Филипп Остапович торопливо спускался по парадной лестнице. – Пальто ваше на печке подсушил, от крови здорово промокло. А вот вычистить не получилось.

– И не надо! Я в нем только до дома доеду и выкину к черту!

Швейцар при упоминании лукавого осенил себя крестным знамением троекратно, а затем подал барону цилиндр и трость.

– Жаль, что всенощное бдение не отслужат, – расстроился Лаевский.

– Не беспокойся! – ответил Баумгартен. – Я сам почитаю Псалтырь. Обойдемся без святош!

– Ты что? Собираешься провести ночь в квартире Ухтомцева? – спросил Владимир.

– Да!

– Ты же ранен?

– Чепуха!

– Я с тобой!

– Нет! – вскричал Баумгартен. – Не надо! Я хочу побыть один!

– Антон! Что с тобой?

– Ничего! Просто устал! И рука болит!

– Во сколько встретимся завтра?

– Ни во сколько!

– А дама? Мы же договорились ее поймать!

– Туда тоже пойду один.

– Почему?

– Потому! Прощайте! – И барон выскочил на улицу.

Лаевский озадаченно посмотрел ему вслед. Потом закусил губу, круто развернулся и пошел к мраморной лестнице, которая вела на второй этаж. Тучин последовал за ним:

– Какая муха укусила барона?

– А ты не понял?

– Нет!

– Дух Репетина заявил, что убийца в гостиной! Убийца знает про даму треф. То есть он из наших!

– Ну и?

– Антон подозревает нас. Тебя или меня! А может быть, и обоих разом!

Глава девятая

Ну и неряха Аксинья! Где глазами не видать, там тряпкой и не протирала – вековая пыль лежала вперемешку с паутиной! Коврики, судя по виду, никогда не чистила – Данила несколько часов их выбивал, пока Катерина с посудой возилась. Ту, что на стол, Аксинья мыла, но только по верхам, донышки салом заплыли. А ту, что в буфете, в четырех водах пришлось отмачивать, Данила умаялся воду таскать. Про кастрюли и сковородки лучше вовсе промолчать. И не стыдно было ей за такую работу деньги брать?

К вечеру Катерина с Данилой от усталости на ногах еле держалась. Присели в прихожей на сундучок, головами друг к дружке, а Моська в ногах пристроился. Поначалу Катерине пес не понравился. Вдруг бешеный или блохастый? Как только Тоннера с Угаровым накормила (свежих щей Катерина еще в деревне наморозила, а на второе подала картошечки с солеными рыжиками, тоже своими), тотчас собачку искупала. Моська от удовольствия фыркал, сам поднимал лапки, а когда вычесывала – вытягивал шею. Воду с шерстки пошел отряхивать во двор, а вернувшись, тщательно вытер лапы о половую тряпку. Тут Катерина его и полюбила, сразу домашним пирожком угостила. Моська скушал аккуратно, все крошечки подлизал, а после улегся в отведенное ему на кухне место и заснул. Видать, устал бедолага и страху натерпелся. Дрых целый день и во сне тревожно поскуливал. Но и во сне сторожил: только Данила с ведрами дверь приоткроет, а Моська уже голову поднял. Убедится, что свой, и дальше спит. А доктора вечером встретил радостным лаем. И опять молодец! А то Катерина с Данилой, закемарив на сундучке, пропустили бы приход барина.