Сломанная тень - Валерий Введенский

– Спасибо! – поднялся барон Баумгартен.

– Господа! Прошу всех остаться! – закричала в исступлении Софья Лукинична.

Но Андрей Артемьевич, поддерживаемый под руку Ольгой, уже ковылял к выходу.

– Андрюша! Ну, хочешь, я извинюсь перед Ирой? – бросилась вдогонку Лаевская. – Я на колени встану! Я ей руки облобызаю! И Ирине! И Марфуше! Андрюшенька! Олечка! Ну, останьтесь!

Представить дом без Ирины Лукиничны Андрей Артемьевич не мог. Под его крест она давным-давно подставила плечо – управлялась с хозяйством, растила детей. Однако в пылу ссор пугала давнишней мечтой – удалиться в монастырь, и Лаевский-старший опасался ее ухода.

– Не обманываешь?

– Попрошу! Попрошу! Клянусь! Только пусть все останутся!

– Господа! – Андрей Артемьевич перевел взгляд с Тоннера на Баумгартена. – Я вас очень прошу.

Хозяину отказать было неудобно.

– Все равно троих не хватает! – сосчитал присутствующих Кислицын.

– Ирина с Марфушей! Двенадцать! – загнула пальцы Лаевская.

– Хм! Вызывать духов они вряд ли станут! – предположила Полина.

– А обязательно участникам знать французский? – поинтересовался Кислицын у Леондуполоса.

– Нет!

– Сейчас приведу кого-нибудь из слуг. Они в конце концов тоже люди. И Тучина потороплю.

– Де ж я очи твои блакитные бачыв, хлопец?

– Чего? – удивился опрятный мужичок, переминавшийся с ноги на ногу у швейцарской.

– Рожа мне твоя знакома, говорю, – на чистом русском повторил Филипп Остапович. – Только запамятовал, где видел!

– Пить надо меньше, тогда и память прояснится!

Швейцар схватил мужичка за грудки:

– Що ты казав?

Голубые-голубые глаза смотрели на Филиппа Остаповича без всякого испуга, с дерзкой насмешкой:

– Дурень, говорю.

– Ах ты! – Филипп Остапович замахнулся огромным кулаком, но ударить не сумел. Мужичок легонько ткнул его пальцем меж ребер, и швейцар согнулся в три погибели.

– Что такое? – грозно спросил подошедший Никанорыч.

– Да на горшок солдатик захотел. Вишь, как скрутило!

– А это, Тихон, барин твой! Александр Владимирович! – представил Никанорыч Тучина.

– Как звать? – спросил Тучин.

– Тихон Корышев! Тверской губернии, К-ского уезда, его благородия помещика Савостьянова крепостной.

– У кого раньше служил?

– Да много у кого! Я полгода в деревне, а полгода тут. Какую работу найду, такую и делаю. Детишков много. С месяц назад еще десять было, а теперь, может, и все одиннадцать. А то и дюжина, коли двойня. Баба моя рожает и рожает, рожает и рожает! И всех корми! И водовозом был, и фрухтами торговал, а больше в услужении.

– Что умеешь?

– Все, барин, умею!

– Стирать?

– Могу!

– Гладить?

– Пожалста!

– Стричь?

– Не извольте беспокоиться!

– Брить?

– А на меня посмотрите! – лицо у крестьянина было гладкое, ни щетиночки.

– Грамоте обучен?

– А зачем?

– Действительно, зачем! – согласился Тучин. – Воруешь?

– А зачем? – повторил Тихон.

– Да хороший он парень! Не сомневайтесь, Александр Владимирович! – встрял Никанорыч. Тишка на славу угостил его в «Васильке» и сразу стал закадычным другом. – Что, Остапыч? Полегчало с животом?

Швейцар наконец разогнулся.

– Бачив я десь твого Тихона! Тільки де, не пам’ятаю![13] – сказал Филипп Остапович.

– Я тебе, хохол, уже напомнил где! Во сне! – Тихон, ухмыляясь, посмотрел на швейцара голубыми глазами.

– Ладно, беру тебя на службу! – решил Тучин. – Месяц в Петербурге поживем, потом ко мне в имение поедем, а там и рассчитаю. На Рождество домой вернешься.

– Не! Так не пойдет. Хотя бы до марта. Звиняйте, барин! – Тихон поднялся с колен. – Пойду другое место искать!

– Постой! – Тихон Тучину понравился. Услужлив, труд всякий знает, это по рукам видно. – Заплачу по март включительно!

– Другое дело, барин! – мужичок снова сдернул шапку.

– Как раз трое! То, что надо! – с лестницы спускался Матвей Никифорович. – Александр Владимирович! В гостиной общение с мертвецами начинается. Только вас и ждут!

– Мертвецы? – усмехнулся Тучин.

Кислицын крикнул слугам:

– И вы, троица, пойдемте-ка за мной!

– Они-то зачем? – удивился художник.

– Софья Лукинична приказала. Для комплекта!

В огромной гостиной горели всего две свечи. Стены маэстро украсил загадочными знаками, вырезанными из блестящей бумаги. Все встали в круг и взялись за руки, маэстро занял место в центре. Из приоткрытых окон веяло холодом, с Фонтанки несло тиною.

Леондуполос быстро-быстро забормотал на латыни, то шепча, то вдруг завывая:

– Perspector… Venus… necromantea … audi, vide, sile… mortifico… Mars[14]

Тоннер, как ни прислушивался, смысла уловить не смог. Набор слов! Впрочем, нужно ли искать смысл в заклинаниях?

Маэстро кинул щепотку какого-то порошка в прозрачную чашу, установленную на треножнике; в ней, ослепив зрителей, на секунду ярко вспыхнуло пламя.

– Кто посмел беспокоить меня? – раздался вдруг глухой, будто из-под земли, голос.

Все испуганно переглянулись. Говоривший, несомненно, находился в гостиной, но где? Никто сюда не входил, уста всех были сомкнуты.

– Лаевский! Никак ты? – снова прозвучал неизвестно откуда голос.

– Это вы, ваше величество? – испуганно спросил Андрей Артемьевич. Интонации показались знакомыми – говорил Александр Первый, которому много лет Лаевский имел счастье служить.

– Ну наконец-то признал!

– Господин Леондуполос! Это император? Александр Благословенный? – изумился Угаров.

– Не знаю! – с поклоном сообщил маэстро. – Я не понимаю по-русски! Но на сеансах в Петербурге этот господин всегда появляется первым.

– А я не гордый, могу и по-французски! – перебил Леондуполоса покойный император. – Что молчишь, Лаевский? Или не рад?

– Рад, очень рад, – грустно ответил Андрей Артемьевич.

– И я рад! Соскучился по тебе! Только вот обнять, как прежде, не могу! – император засмеялся. – Почему службу бросил?

– Стар уже! Попросили, – еще более грустно ответил старик и вздохнул. Выгнали его из-за провалов в памяти – забыл в канцелярию срочную бумагу переслать, полмесяца на столе провалялась. – Извините, ваше императорское величество! А можно ли мне вопрос задать?

– Валяй!

– Не угодно ли вашему величеству вспомнить обстоятельства, при которых мы познакомились?

– Да ты что, Лаевский? Экзаменовать вздумал?

Гнев императора Андрей Артемьевич знал и по привычке тут же извинился:

– Умоляю простить, ваше величество!

– Что? Разве ты мой голос не узнал?

– Узнал, ваше величество!

– Так чего тебе еще надо?

– По голосу и перепутать можно, – попытался объяснить Лаевский. – Помните адъютанта Зубикова? Императора Павла по голосу принял за вас и высочеством обозвал.

– Помню, помню. В Сибирь пешком пошел! Ладно, убедил! Развею твои сомнения, Лаевский. Курьером из Бадена ты привез портреты тамошних принцесс, Луизы и Фридерики. Но имена, шельмец, перепутал. Я из-за тебя чуть на другой не женился…

Лаевский рассмеялся:

– Все верно, ваше величество. Я сержантом Измайловского полка тогда был.

– Ваше величество! Дозвольте и мне вопрос! – Софья Лукинична была довольна сеансом, императора все слушали раскрыв рты. Но за этим ли она Леондуполоса позвала?

– Жена твоя? – спросил голос.

– Софья Лукинична! – подсказал Лаевский.

– Помню!

– Каждая божья тварь ищет себе пару, – заговорила Лаевская о наболевшем. – А я одна-одинешенька. Кто он, мой Адам? Где бродит?

Софья Лукинична знала ответ, император должен был только озвучить его.

– Лаевский! – после паузы гневно спросил Александр Первый.

– Слушаю, ваше величество!

– Говорил я тебе, разведись с этой дурой?

– Говорили, ваше величество!

– Говорил, что и ее не вылечишь, и сам с ума сойдешь?

– Говорили…

– Не послушал?

– Не послушал, ваше величество, – пролепетал несчастный Андрей Артемьевич.

– Отправляй немедля в лечебницу, а сам женись на той, которую любишь!

– Это что получается? – закричала в пустоту разозленная Лаевская. – Ему любить можно, а я, видите ли, дура? Эй, Леондуполос! Давай кого другого!

– Ваше величество! Еще вопрос! – закричал Лаевский. – А правда ли, что вы не умерли? Просто от дел захотели удалиться?

– Ну, ты даешь, Лаевский! Ты со мной сейчас разговариваешь?

– Да!

– Значит, я умер. Так?

– Так, ваше величество!

– Вот и не разноси глупых слухов!

– Слушаюсь, ваше величество!

– Ладно! Мне пора! До встречи, Лаевский! До встречи, господа и дамы!

Последние слова донеслись откуда-то издалека.

– Кого прикажете вызвать, мадам? – спросил Леондуполос.

– Ну, я не знаю! – растерялась Лаевская. – Может, Наполеона?

– Софья Лукинична? А можно я с батюшкой поговорю? Вопрос у меня к нему! – попросил Кислицын.

– Вам, Матвей Никифорович, все можно! – великодушно позволила Софья Лукинична.