Сломанная тень - Валерий Введенский

– Здесь нам никто не помешает!

– Срам бы на холсте прикрыл, смотреть противно! – Денис узнал голос Владимира Лаевского.

– Никак Дашкина? Браво, браво, Александр! Удалась! – А это Баумгартен!

– Не удалась, а отдалась! – хихикнул Тучин.

– Не вижу ничего смешного! – в голосе Лаевского звучало раздражение.

– Володя! Ну, хватит ревновать! Это всего лишь женщина! Ты и сам рано или поздно женишься! Для приличия! Мне что, из-за этого рвать на себе волосы?

– Ты не любишь меня! – в голосе Лаевского слышалась неподдельная боль.

– Друзья! Не ссорьтесь! – попробовал примирить кузенов Баумгартен. – Я тоже ревновал. Но теперь, когда Якова не стало…

Баумгартен всхлипнул.

– Ты хотел что-то рассказать! – напомнил пристыженный Лаевский.

– Уверен, что здесь не подслушают?

– Уверен! Соседние комнаты для гостей, сейчас там никто не живет.

Первоначально друзья намеревались побеседовать в комнате Владимира, где после операции уложили Баумгартена. Но из кабинета Андрея Артемьевича через тонкие перегородки доносились монотонная диктовка и скрип пера.

Денис хотел было покинуть укрытие, но любопытство удержало.

– Когда утром я вернулся от вас, меня ждала записка. Вот она!

Лаевский развернул и вполголоса прочел:

– «Милостивый государь!

Если вас интересует, кто и почему убивает бугров, приходите сегодня в три в трактир «Василек», недалеко от Сенной. Я Вас там найду!

Приходите один, излишняя огласка вспугнет убийцу!

Да! Захватите-ка с собой двадцать пять тыщ! Эта сумма ничтожна для вас, а вот мне очень пригодится!» Подписи нет.

– А ну-ка! – Тучин выхватил записку и поднес к носу. Тоннер, раскрывший убийство князя Северского, все попадавшее в его руки сначала обнюхивал, и Саша это запомнил. – Запаха нет! Дайте-ка конверт!

– Записку принес уличный мальчишка. Без конверта.

– Почему ты сразу не сообщил мне? – вскричал Владимир.

– Тише, Лаевский, тише! Ты что, читать разучился? Меня просили прийти одного!

– И прихватить двадцать пять тысяч! Ты идиот? Тебя просто хотели ограбить!

– Я не идиот! – обиженно сказал Баумгартен. – Мысль об ограблении, естественно, пришла мне в голову. Но я… Я решил сходить. Вдруг эта записка приведет к убийце.

– Благодари Бога, что тебя лишь ранили! Деньги отобрали? – спросил Лаевский.

– Я не собирался их платить. Во всяком случае, столько. Позволь, я расскажу все по порядку. В этом «Васильке» собирается всякое быдло в поисках работы. Сидят сутками. Тут же пьют, тут же спят. Я в атласном черном фраке выглядел там белой вороной. Ко мне долго никто не подходил, я уже собрался уходить, когда вдруг подскочил половой:

«Господин барон?» – спросил он.

«Да», – ответил я.

«Пожалуйте в кабинет. Вас ждут-с». – И почему-то подмигнул.

Мы прошли какими-то коридорами, поднялись по одной лестнице, спустились по другой. У обшарпанной двери он остановился и постучал.

«Милости просим!» – услышал я и толкнул дверь. Кровать, деревянный столик, шкап, два стула; на одном из них сидела женщина в черном платье.

– Ты ее знаешь? – перебил Лаевский.

– Она прятала лицо под вуалью и черной полумаской.

– А голос?

– Незнакомый. Низкий и противный.

– Противный?

– Мерзкий тембр, вызывающие интонации, смешки через слово. Увидев меня, на секунду привстала:

«Добрый вечер, барон. Впрочем, разве он добрый? Скорблю по Ухтомцеву вместе с вами!»

Я кивком поблагодарил.

«Садитесь!»

Я медлил, стул был в каких-то крошках.

«Садитесь, садитесь! Хоть минутку побудете наедине с женщиной!»

И хихикнула. Я сжал кулаки, но сдержался. Смахнул крошки и присел:

«Что, сударыня, вы желаете сообщить?» – спросил я равнодушно.

«Пока ничего! Но могу и пожелать, если вы будете щедры! Например, могу назвать имя убийцы!»

«Допустим! Доказательствами располагаете?»

«А как же!»

«Какими, если не секрет?»

«Собственное признание устроит?»

«Более чем! Устное или письменное?»

Дама в черном на секунду задумалась:

«Пожалуй, устное!»

«В суде показания дадите?»

Она привстала:

«Вы что, барон? Белены объелись?»

Я тоже поднялся:

«В таком случае, прощайте! С мошенницами дел не имею!»

Отодвинув ногой стул, я направился к выходу. И услышал:

«Как вам будет угодно, барон! Передайте поклон вашим друзьям! Вы ведь опять соберетесь на поминки. Пароль «Дама треф», не так ли?»

– Что? – вскричали в один голос Тучин и Лаевский.

– Что слышали! – прошептал барон и продолжил рассказ:

Я прикрыл дверь и вернулся за стол:

«От кого вы знаете про «Даму треф»?»

«От убийцы! – ответила дама. – Думаете, он шутки ради кладет в карман каждому из убитых эту карту? Ухтомцев, если не ошибаюсь, его третья жертва? Да, третья! Верхотуров, Репетин, теперь вот граф…»

«Вы знаете убийцу?»

«Да!»

«Кто он?»

«Экий вы шалун! Сначала двадцать пять тысяч!»

«Тысяча!» – сказал я. Такая сумма у меня всегда при себе.

«Мы не на базаре! Двадцать пять!»

«Полторы!» – я вспомнил, что не рассчитался с портным и эти деньги у меня в кармане.

«Фу, какой вы жадный! А я люблю щедрых мужчин! Двадцать пять!»

«Зачем тебе столько денег, шлюха?» – в ярости я попытался схватить ее. Нас разделял лишь неширокий стол, но она ловко успела отклониться назад. Со всего маха я ударился о доски.

«Шлюхой нынче много не заработаешь! Мужчины предпочитают мужчин! – хихикнула она и щелкнула меня по носу. – А зря! Ишь, как вы возбудились, барон!»

Я снова сел и осторожно взялся за трость:

«Хорошо, будь по-вашему! Двадцать пять! Но отдам их завтра, слово чести! Называйте имя!»

«Не считайте меня дурой, барон!»

«Я не захватил с собой денег», – объяснил я как можно спокойней, готовясь к новому выпаду.

«Тогда до завтра! В пять на Малой Конюшенной».

«Договорились», – я вскочил и тростью пригвоздил даму к стенке. Еще секунда, и вцепился бы ей в горло…

– Она назвала имя? – затаив дыхание, спросил Тучин.

– Нет! Я не обратил внимания на муфту. В ней она прятала пистолет, который, не раздумывая, разрядила мне в руку. От боли я упал на пол и потерял сознание.

Очнулся в луже крови. Перевязав платком руку, с трудом выбрался из трактира. Переходя Садовую, чуть не попал под лошадь. По счастью, в пролетке ехал этот ваш…

– Угаров.

– Симпатичный, кстати, парень, я еще утром обратил на него внимание.

– Отставить, Антон! – улыбнулся Тучин. – Он, увы, не наш!

– Жаль! Так вот! Там ехал Угаров с доктором! Они усадили меня и привезли сюда.

– Завтра на Конюшенную идем вместе! – решил Лаевский. – Передашь шлюхе деньги, узнаешь имя…

– …а потом мы ее схватим и передадим полиции, – закончил его мысль Тучин.

– Спасибо, друзья!

– Откуда она знает про пароль? – задумчиво спросил Тучин.

– Она же сказала! От убийцы! – напомнил Баумгартен.

– Получается, убийца один из наших?

– Получается так! – вздохнул барон. – Никто другой пароль не знает.

Из столовой прозвенел колокольчик.

– А вот и ужин, на который ты приглашен! Останешься? – спросил Лаевский у барона.

– С удовольствием!

Денис подождал после их ухода минуту-другую и тоже поспешил в столовую.

Глава восьмая

– Полиночка! – окликнула Ирина Лукинична вошедшую в гостиную племянницу. – А где ты, ангел мой, была?

– Я? – сжала на миг губки, словно нашкодивший карапуз, Полина, но мигом нашлась: – Княгиню Дашкину провожала!

– Угу! – промолвила тетушка и, покачав головой, уткнулась в рукоделие.

Дашкина-то с полчаса назад отъехала! С кем это племянница уединялась? За Полину Ирина Лукинична беспокоилась. Вроде и брак успешен: муж – хорош собой, богач, только вот счастья меж ними не чувствуется и с детками не спешат. А почему – молчат. После летних дач Полина вдруг в отчий дом вернулась. С одной-то стороны, понятно, Налединский – дипломат, вечно в разъездах… А с другой стороны, почему жену с собой не берет? Разве можно молодую красавицу надолго оставлять?

С кем же Полина провела последние полчаса?

– Что вы такое читаете? – спросила Кислицына Лаевская.

– Стихи, сударыня!

– Любовные?

– Философские. Лорда Байрона.

– Вы, говорят, и сами пописываете, Матвей Никифорович! Правда?

Кислицын смутился:

– Да!

– Прочтите, умоляю! Что-нибудь, посвященное мне!

– Вам?

– Ну да!

– София, София… – пробормотал Кислицын и, достав карандаш, принялся черкать у себя на манжете. – Прошу прощения за экспромт…

– Просим, просим, – улыбнулась Полина.

Надежда, Вера и Любовь —Вот ваши доблести, София.Живым елеем льется в кровьПремудрость ваша. МолодыеПромчатся годы, словно дым.Что толку в них – прошли, и нету.Лишь ум сокровищем земнымСчитаем мы зимой и летом[10].

– Браво! Браво! – закричала Лаевская. – Вы – душка!