На день погребения моего - Томас Пинчон

была повсюду, словно каждому в мгновение рассеянности или самонадеянности позволили увидеть в зеркальной раме то, что они там видеть не должны, и таким образом появилась вся эта смесь. Когда он наконец нашел симметричное лицо, оно было за рулеточным столом, лицо того типа, который в здешних краях называют «сфинкс Кнопфа». Женщина, старавшаяся сохранять самообладание над рулеткой, смотрела прямо в лицо Кита, сразу отказавшись от всякого рода вступительной болтовни, взглядом зверя, вневременным, словно всё, о чем он думал, он понял только что, или даже усвоит позже, если не возникнут более отчаянно насущные вопросы — равнодушие к большинству форм террора, даже к индивидуальному террору, который часто считали необходимым осуществлять Анархисты тех дней. Трудность заключалась в необычайно бледном янтарном цвете ее радужки — слишком бледная, чтобы быть безопасной, не положительный оттенок, а, скорее, неудачная попытка желчи слиться с окружающим цветом титанового белого пигмента. Иными словами, предположил он, если бы такими бесцветными глазами на вас смотрела собака, вы достаточно быстро поняли бы, что на вас смотрит вовсе не собака.

Эта презентабельная загадка рассматривала его сквозь дым тонкой сигары.

— Наслаждаетесь мгновением независимости от той банды, с которой вы сюда пришли?

   Кит ухмыльнулся:

— Подозрительные мы пташки, правда? Вот что происходит с людьми, которые всё время сидят в помещении и смотрят на цифры.

—   Вы — те математики из «Нувель Диг»? Мон Дью.

  — А вы, должно быть, остановились в «Континентале»?

   Она подняла бровь.

  — Судя по этому вашему «бриллианту», вот что я имею в виду.

  — Это? Страз. Конечно если вы знаете, в чем разница...

—  Черт побери, я вас прощаю, что бы это ни было.

— Именно так говорят воры драгоценностей. Теперь я уверена, что не могу вам доверять.

  — Тогда, думаю, нет особого смысла предлагать вам свои услуги.

  — Вы американец.

— Это не значит, что я не ходил туда-сюда по бульварам, — заявил Кит. — Не входил и не выходил из дверей в разных коридорах.

— Один из этих крутых Янки.

Она достала, словно из воздуха, маленький прямоугольник цвета слоновой кости с графическим изображением в лиловой вспышке дневного света, проникавшего сквозь несколько стеклянных панелей крыши, освещая металлические балки галереи и падая в один угол, на современный шрифт без засечек, имя Плеяда Лафрисе и адрес в Париже.

 —  Моя визитка.

 — Не буду спрашивать, что у вас за бизнес, потому что это ваше дело.

   Она пожала плечами:

 — Консультантка, сonseilleuse.

 — Я выиграл! Я выиграл! — раздался зычный рев из противоположного угла комнаты.

— Идемте, — Кит кивнул на стол, за которым играли в железку, — покажу вам кое что. Поздравляю, Рут. Малость переволновался, да?

— Ааа! Но я забыл о необходимости вести записи, — глазные яблоки Рута Табсмита едва не вылезали из орбит, повсюду рассыпались монеты, которые он рассеянно пытался спрятать за уши. — Достоинство карт, время суток, всё это нужно было записать, теперь ничего иного не остается, кроме как объяснить это случайной удачей.

Он достал из кармана помятую бумажку, исписанную формулами со множеством перевернутых треугольников, прописных S's и строчных q's, и посмотрел на нее, нахмурившись:

— Думаю, мне надо подогнать некоторые параметры — комнатная температура, индекс иррациональности понтера, один-два коэффициента матрицы регресса...

 — Верю, ma foi.

— Если хотите, мадемуазель, — предложил Кит, — мы могли бы сделать небольшую ставку от вашего имени...

— Оставляю подробности на ваше усмотрение, джентльмены, поскольку вы — математики и всё такое.

  — Правильно.

Следующее, что произошло с Плеядой — перед ней лежали десять тысяч франков.

 — Вот сейчас придут детективы Казино и заставят меня всё это вернуть.

— Мы в безопасности, — заверил ее Рут, — они ищут новинки — призмы Николя, стробоскопические монокли и передатчики беспроводного телеграфа в туфлях. А наша магия более древняя, и большое преимущество такой старомодности заключается в том, что никто ее не узнает, когда увидит.

 — Так что мне следует благодарить — как вы их называете? Кватернионы.

— С этим могут возникнуть сложности, но можете благодарить нас, если хотите.

 — Тогда идемте, я угощу вас всех обедом.

Кодекс поведения джентльмена вступил в краткое противоречие с возможностью бесплатно пообедать и проиграл, большинство гостей поймали ее на слове, и все отправились в ресторан, находившийся возле игорного зала.

Кем бы ни была эта конфетка, она точно не была скрягой. Ко всему, что заказывали Кватернионисты, она добавляла еще больше того же. У вин были названия и винтажные даты на этикетках. В какой-то момент после того, как все доели суп, Плеяда поинтересовалась, не обращаясь ни к кому конкретно:

  — Да, но что есть Кватернион?

   За столом воцарилось всеобщее и длительное бурное веселье.

 — Что «есть» Кватернион? Ха, хахахаха!

   Каблуки беспомощно стучали по ковру, вино расплескивалось, туда-сюда летала картошка, жаренная во фритюре.

— Деятель из Кембриджа Берти («Безумный пес») Рассел заметил, — сказал Барри Небьюлай, — что большинство аргументов Гегеля сводятся к каламбурам на основе слова «есть». В этом смысле мы должны рассмотреть вопрос «что есть Кватернион более чем в одной ипостаси». Как коэффициент вектора. Как способ нанесения комплексных чисел на три оси вместо двух. Как список инструкций по превращению одного вектора в другой.

— И субъективно рассматриваемый, — добавил д-р В. Ганеш Рао из Калькуттского университета, — как акт удлинения или укорачивания, и в то же время — поворота между осями, для которых единичный вектор не знаком и удобен «по сути», но в целом является тревожащим квадратным корнем от минус единицы. Если бы вы были вектором, мадемуазель, вы начали бы свой путь в «реальном» мире, вошли бы в «воображаемую» систему координат, вращались бы примерно тремя разными способами и вернулись бы в «реальность» новым человеком. Или вектором.

 — Очаровательно. Но...человеческие существа — не векторы. Не так ли?

— Спорное утверждение, юная леди. Собственно говоря, в Индии