На день погребения моего - Томас Пинчон

форсунки, расцветавшие перкусионным огнем, конвейерные ленты и ролики, двигавшиеся по наклонной, вращающиеся распылители над емкостями для перемешивания cuves d'agitation, работающие масляные насосы, набирающие скорость элегантно изогнутые пестики.

Но ни одной пары глаз, ни звука целенаправленных шагов. Кит, редко впадавший в панику, почувствовал, что сейчас близок к ней, хотя это всё еще мог быть майонез и ничего более.

Он не бросился бежать, но несколько ускорил шаг. Когда он подошел к Клинике Неотложной Помощи по Спасению Соусов, Clinique d'Urgence pour Sauvetage des Sauces, где восстанавливали потенциально испорченный майонез, он сначала заметил, что пол немного скользкий, а потом оказался на полу вверх ногами, быстрее, чем смог понять, что поскользнулся. Его шляпа была сбита и уплывала в каком-то бледном полужидком потоке. Он почувствовал в волосах что-то жирное и мокрое. Майонез! Сейчас он сидел в субстанции глубиной в добрых шесть дюймов, черт, глубина уже приближалась к футу. И быстро росла! Киту попадались ливневые арройо медленнее, чем этот поток. Осмотревшись по сторонам, он увидел, что уровень майонеза уже поднялся слишком высоко, чтобы он мог открыть дверь, даже если предположить, что он сможет добраться так высоко.

   Его засасывал этот маслянистый майонез с прогорклым запахом.

Пытаясь прочистить глаза от постоянно ускользавшей субстанции, он наполовину доплыл, наполовину дополз туда, где, как он помнил, видел окно, и отчаянно ударил его вслепую, из-за чего, конечно, потерял последние силы, но перед этим услышал обнадеживающий звон разбитого стекла и треск оконной рамы, и, прежде чем он смог подумать, как добраться к невидимому отверстию и пролезть в него, само давление майонеза, как мыслящего животного, которое ищет выход из плена, вынесло его через разбитое окно и отнесло к огромной тошнотворной арке, через которую его выбросило в канал.

Он всплыл как раз вовремя, чтобы услышать чей-то крик «Cazzo, cretino!» поверх ритмичного шума какого-то двигателя. Приближалась размытая мокрая тень. Это были Рокко и Пино со своей управляемой торпедой.

  — Вот сюда!

  — Давай, È il, ковбой!

Итальянцы со своим блестящим вулканизированным рабочим механизмом замедлились, чтобы выловить Кита из воды. Он заметил, что они бросают беспокойные взгляды на канал.

—   Тебя кто-то преследует?

   Рокко вернул прежнюю скорость, а Пино объяснил:

— Мы забрали ее из мастерской и решили взглянуть на «Альберту», поразмыслить, насколько будет опасно, когда там нет бельгийского флота, vero, да? Но там оказалась полиция Гард Сивик на лодках! Мы об этом забыли! По всей длине канала!

 — Ты забыл, — проворчал Рокко. — Но это не важно. С этим двигателем мы перегоним кого угодно.

—   Покажи ему! — воскликнул Пино.

Парни занялись воздушными заслонками, регуляторами опережения зажигания и рычагами ускорения, теперь, конечно же, оставляя за кормой гребень волн и дыма мазута, они петляли по каналу на скорости сорок узлов, а возможно, и больше. Кто бы ни был там позади, они уже, вероятно, прекратили преследование.

— Мы собираемся заехать удивить девушек, — сказал Рокко.

— Если они не удивят нас, - в словах Пино Кит почувствовал романтическое томление. — Le bambole anarchiste, porca miseria, анархистские куклы, черт бы их побрал.

Проплыв примерно милю по каналу Оденберг, они свернули влево в канал Брюгге и прокрались в Остенде, высадив Кита на Пристани де Пакгауз, после чего отправились на поиски безопасного причала, где их не заметит национальная гвардия Гард Сивик.

 —  Спасибо, рагацци, как-нибудь еще увидимся, надеюсь...

И Кит попытался не смотреть слишком долго вслед своим избавителям от майонезной смерти.

Экипаж «Беспокойства» получил приказ отправиться в Брюссель, чтобы отдать дань уважения поминальной службе генерала Буланже, которая ежегодно проходила 30-го сентября в годовщину его самоубийства, обряд был не совсем лишен политических намеков, поскольку чиновники организации «Друзья Удачи» демонстрировали остатки Буланжизма.

Служебные письма из французских подразделений, например, до сих пор иногда приходили с желто-голубыми почтовыми марками со скорбным коричневым портретом Генерала — по всем признакам это были подлинные французские марки стоимостью от одного сантима до двадцати франков, но на самом деле это были timbres fictifs, фиктивные марки, говорили, что немецкого происхождения, работа предпринимателя, надеявшегося продать их после Буланжистского переворота, хотя в воздухе также витали зловещие намеки на участие «IIIb», бюро полицейской разведки генштаба Германии, отражавшие распространенную теорию о том, что Германии нужно лучше применять военную силу против реваншистских поползновений несколько взволнованного Генерала, вероятно, немного более продуманно, чем это мог бы предусмотреть какой-либо политический курс.

Визит в Брюссель оказался столь меланхолическим, что мальчики ходатайствовали о получении и, ко всеобщему удивлению, получили отпуск в Остенде, ближайшем аккредитованном порту увольнения. Здесь они вскоре, похоже, случайно получили сведения о съезде Кватернионистов-в-изгнании в «Гранд Отель де ля Нувель Диг».

— Не видел столько этих пташек в одном месте со времен Кэндлброу, — заявил Дерби, глядя в один из приборов наблюдения.

— Что касается этой подвергающейся нападкам дисциплины, — сказал Чик, — во времена Кватернионных Войн Кэндлброу был одной из немногих тихих гаваней...

  — Учитывая то немногое, что мы знаем.

  — Конечно, но узнают ли они нас?

Было то время дня, когда ветер меняет направление и превращается в морской бриз.

Внизу толпы устремились с Дамбы обратно в отели — полдники, тайные свидания, легкий сон.

— Однажды, — сказал Рэндольф с привычной меланхолией, — все они остановятся на полпути, с любопытством поднимут глаза и в изумлении увидят нас. Сейчас мы становимся всё более невидимыми.

— Даа, готов поспорить, я могу даже достать свою сардельку и размахивать ею над ними, и никто даже не заметит, — хихикнул Дерби.

—  Сосунок! — вздохнул Линдси. — Даже принимая во внимание факторы величины, которые в твоем случае требуют переноса любой сальной метафоры в область миниатюрности, «сосиска», вероятно, более подходящее слово, и при этом действия, которые ты собираешься осуществить, запрещены законодательством большинства юрисдикций, над которыми мы пролетаем, включая, во многих отношениях, открытое море, и их можно воспринять лишь как симптом роста уголовных склонностей психопатического нрава.

 — Эй, Ноузворт, — ответил Дерби, — моя сарделька была достаточно велика для тебя прошлой ночью.