На день погребения моего - Томас Пинчон

которую Кит только что расслышал. Это оказалось контральто из мюзик-холла в подобии наряда от Пуаре, певица сидела у пианино, ей аккомпанировал маленький уличный ансамбль в составе аккордеона, челесты, баритона-саксофона и барабанов, она пела в тональности 6/8:

   O,

   этот

   Чудаковатый, безумный Кватернионист,

   Порождение конгресса эсперантистов,

   Почему он улыбается так странно,

   И крадется вон туда? От Ватерлоо до Тимбуктууу, столькооо,

   сколькооо пожелаете...

   Они осели, говорят, в Тасманиии, они там

   На высоких деревьях! — и если вы

   Найдете одного в своей гостиной

   При полной луне,

   Сможете избежать неловкости,

   Если напоете этот мотивчик... (-2-3-и)

   Как-то раз я встретила парня Кватерниониста, он вел себя странно —

   Что-то зеленое и длинное болталось в его ухе непрестанно...

   Да, это мог быть корнишон,

   Готова поспорить, о боже!

   Этот странный безумный

   Кватернион!

 Очарованное собрание подпевало без устали, снова и снова, пока ее не сменила другая певица, ее тактовый размер тоже включил магию старинной тарантеллы, вызвав у честной компании непреодолимое желание танцевать с дикой раскрепощенностью, что бы здесь ни значило это слово. Столкновения были обычным делом, зачастую — сильные, Киту удалось избежать одного из них только благодаря тому, что перед соприкосновением он услышал знакомый низкий голос. Конечно же, в центре этой попойки находился Рут Табсмит.

  — Думал, ты уехал с той рыжей, — поприветствовал он Кита.

— Призвали в военно-морской флот, — ответил Кит. — Думаю. Ничего нет более неукоснительного, чем то, что ты потом назовешь «настоящим». То, что я вижу тебя в этом состоянии, значит, что всё снова нормально?

  — Конечно, — протягивая бутылку безымянного вина, — следующий вопрос.

 —  У тебя, случайно, нет смокинга, который я мог бы позаимствовать?

  — Идем.

 Они нашли жилье Рута, которое он, кажется, делил с дюжиной или около того членов секты Гамильтона. Широкий выбор одежды разных цветов, размеров и степени официальности заполнял всю наличествующую жилую площадь.

— Выбирай, как говорится. Это то наиболее близкое к Анархизму, что мы увидим в своей жизни.

Когда они вернулись в Салон, оказалось, что шумное центробежное веселье стало еще более оживленным.

— Маньяки, — закричал Рут, — мы все! Конечно, пятьдесят лет назад —больше, чем сейчас, в наше время настоящие маньяки идут в фундаментальную науку, теория множеств, всё как можно более абстрактное, словно гонки, чтобы выяснить, кто заедет дальше всех за границы несуществования. Строго говоря, это не «мания», не в том смысле, в каком мы ее знали. Старые добрые деньки! Грассман был немцем, следовательно, автоматически в числе одержимых, Гамильтон нес на своих плечах ношу ранней гениальности, и не смог выйти из плена первой любви. Много пить — не поможет, хотя кто я такой, чтобы осуждать. Хэвисайда однажды назвали «Уолтом Уитменом английской физики»...

  — Простите...что...это значит?

 — Вопрос остается открытым. Некоторые находят у Хэвисайда уровень страсти и, возможно, энергии, который выходил за пределы свирепости общения представителей разных лагерей в те дни.

— Ладно, если Хэвисайд — Уитмен, — отметил британский гость в ярко-желтом костюме, кто тогда, по-вашему, Теннисон?

— Клерк Максвелл, разве нет? — предположил кто-то, а другие его поддержали.

  — Так можно представить, что Гамильтон — Суинберн.

  — Да, а кто тогда Вордсворт?

  — Грассман!

  — Слушайте, занятная игра. А Гиббс? Лонгфелло?

  — А Оскара Уайльда нет ненароком?

— Идемте все в Казино! — крикнул кто-то невидимый. Киту стало интересно, как кто-нибудь из этой толпы попадет хотя бы к его дверям, не говоря уж о том, чтобы их впустили внутрь, но, как оказалось, секта Кватерниона владела всеми членскими привилегиями в Курзале, в котором находилось Казино.

  — Открывается интригующая новая область, — по дороге сообщил тайну Рут. — Кватернионная Вероятность. Кажется, пока продолжается партия в баккару, каждое попадание в лузу можно описать как набор — назовем их векторами — разной длины, указывающих в разных направлениях...

  — Что-то наподобие твоих волос, Рут.

 — Но вместо поиска одного результата, — продолжал Рут, — здесь мы работаем над скоростью изменения, вращением, частичными дифференциалами, Вихрями, матрицей Лапласа, в трех измерениях, а иногда — и больше...

  — Рут, у меня есть деньги, полученные на рыболовецком судне, и это всё.

  — Держись поблизости, сынок, и скоро будешь купаться во франках.

—  Конечно. Думаю, поброжу там какое-то время.

Киту, привыкшему к атмосфере салунов, европейские манеры казались угнетающими — чертовски много блефа, злословия, плутовства, которое могло перерасти в драку, так ему казалось. Где радость? Иногда раздавались крики, полярность которых было сложно вычислить, бурные эмоции, должно быть, откладывали на потом или переносили в тайную комнату, предназначенную для боли, погибших душ и отмененного будущего, для всего, что не должно было выходить за ее пределы, поскольку здесь был храм денег, не так ли, даже если он отсылал к собственному Невыраженному, к фигурам вроде Флитвуда Вайба, к каучуку и слоновой кости, и нищете черной Африки, чьи кошмарные глубины лишь недавно начали ужасать общественность цивилизованного мира.

Туда-сюда сновали официанты на мягких подошвах, разносившие шампанское, сигары, опиумный порошок, внутреннюю корреспонденцию Казино, запечатанную в маленьких тяжелых конвертах. Макияж начал медленно расплываться от пота и слёз, бороды взлохмачены, носовые платки нередко испачканы кровью искусанных губ. Цилиндры до краев наполнялись банкнотами. Головы в дреме с внятным стуком падали на покрытые сукном поверхности. Фразы стакатто у рулеток, дилинговая обувь, танцевальные туфли, кости — весь этот шум заполнял пространство, в котором иначе воцарилась бы невыносимая тишина. Искусственный свет ламп держал сцену в фокусе, всё можно было рассмотреть, все действия шаг за шагом, целые числа, в промежуточных пространствах особой неопределенности не допускалось. А где-то — неопровержимая волновая функция моря.

Странно, Кит заметил, что в комнате было очень много кривого макияжа, и это касалось не только женщин — нарушенная симметрия