Приговор приведен в исполнение... - Олег Васильевич Сидельников

перестали меня замечать. Но есть и такие, что теперь навязываются в друзья. Ариф-Ходжа, например. Заводчик, купец, домовладелец, богач!.. Раньше он меня не замечал, хотя я снимаю в его доме квартиру. Все время дело имел с его приказчиком. А тут вдруг недавно является Ариф-Ходжа собственной персоной, интересуется, хорошо ли я с женой устроен? Отвечаю, что все отлично, претензий не имею. Хитрый купец интересуется суммой платы за квартиру. Я назвал сумму. Ариф-Ходжа схватился за голову. «Проклятый приказчик! Вечно напутает. Это цена второй половины дома, там, где молодой Гордон-табиб проживает, а ваша квартира вдвое дешевле! — «Отчего же? — интересуюсь. — У меня три комнаты, и у доктора Гордона тоже три».

Ариф-Ходжа побагровел, но тут же нашелся. «А у вас, — говорит, — уважаемый, вход через калитку. У табиба же — парадный вход. А у нас, домовладельцев, квартира с парадным входом ценится вдвое дороже. Престижная квартира!»

Уважаемые товарищи потомки! Не осуждайте меня слишком сурово, но я принял «объяснение» Ариф-Ходжи к сведению и теперь буду платить вдвое меньше за аренду квартиры. Рассудил просто: я человек трудовой, а Ариф-Ходжа богач. Хоть и отобрали у него хлопковые заводы, магазины, однако золото он припрятал, драгоценности тоже. У него чуть ли не двадцать домов, сдаваемых в наем. Не обеднеет. А ежели и обеднеет — тоже не беда!

Вот я сейчас сижу, делаю заметки для гипотетических читателей далекого будущего. И моя Натали пишет. Точнее — печатает на «Ремингтоне». Нашла себе занятие. Переводит с французского, английского и немецкого криминалистические труды. Я ее переводы редактирую, и затем Натали начисто перепечатывает их в пяти экземплярах. И эти наши компиляции Цируль и его агенты[5] зачитывают буквально донельзя. Так что Фриц Янович издал приказ, которым обязал хранить первый экземпляр наших «трудов» в сейфе в качестве неприкосновенного фонда. И успехи налицо. Люди узнали основы дактилоскопии, судебной фотографии, учения о следах, необходимые данные судебно-медицинской экспертизы.

Жажда знаний удивительная! Поэтому и практические дела пошли лучше. Уже выловлено несколько банд. Некоторые шайки, видя, что Управление охраны взялось за них серьезно, сами куда-то подались. А недавно мы получили 87 винтовок и карабинов! Вот здорово! Но это не военном Осипов расщедрился. Они добыты в ходе ликвидации бандитских шаек, а также изъятия незаконно хранившегося и припрятанного разными сомнительными лицами оружия.

Веселый, душевный собрался в уголовном розыске народ...

Однако на время прерываю записки — пришел Зинкин. Вот он шагает по двору с ведром в руке. Опять, значит, с «подношением». Добрая душа этот Зинкин.

...Окно моего кабинетика выходит во двор. Синий вечер опускается на город. Тишина. И уже нет изнуряющей июльской жары. Во дворе журчит арык, растекающийся освежающими струйками, питающими влагой деревья. На душе легко, радостно.

Кто принес эту радость в мой дом?

Принес ее Михаил Максимович Зинкин. Только что он отбыл к себе, в Жандармскую слободку. Попробую по свежим впечатлениям записать разговор с удивительным человеком. Вот ведь как интересно получается: я, столбовой дворянин, записанный в пятую «бархатную» книгу дворянских родов, радуюсь беседе с человеком не очень-то грамотным, обыкновенным столяром. В чем дело?

Объясняется все очень просто. Зинкин — человек незаурядный. И чтобы как-то доказать мое суждение о Михаиле Максимовиче своему возможному читателю, запечатлю почти в стенографическом виде нашу с ним беседу.

Я его, разумеется, пожурил за подношение в виде ведра картофеля. Зинкин смеется: «Я же не украл картошку. Она с моего огородика. Примите от всей души. И еще вспомните, чему учил вас батюшка в гимназии... Раздай одежды своя и имущество своя... Что-то в этом роде».

Что я мог возразить? Действительно, всякое даяние благо. Позвал Натали, занятую перепечаткой переводов из книги Чезаре Беккариа «О преступлениях и наказаниях». Она, конечно, тоже запротестовала. Однако и ее Михаил Максимович очень деликатно урезонил. Сухощавое лицо его, простецкое, милое, улыбалось доброжелательно. И он сказал:

— Знаю, знаю, уважаемая Наталья Ивановна, что нынче вы получаете военный паек. А вот картошечка — подарок. И не вздумайте отказаться. На всю жизнь смертельная обида.

Тре бьен, как говорят французы. Значит, на ужин будет у нас отварная картошка с воблой. Пища богов!

Мы взошли в кабинетик. Зинкин говорит:

— Я, собственно говоря, побеспокоил вас по поводу книг. Давал я вам на прочтение «Коммунистический манифест» и ленинскую работу «Государство и революция». Если прочитали...

— Прочитал, — отвечаю, — с огромным интересом изучил. Теперь мне в общем ясны задачи, которые решают большевики. И особенно поразила ленинская работа. Ведь анархисты вовсе отрицают государство. Да и у эсеров в этом смысле все расплывчато.

— Вот уж воистину мудро сказано, — смеется Зинкин, — плох тот ученик, который всегда остается учеником и не учит учителя. Образование вам помогает быстро понимать, что к чему. А у меня за плечами всего лишь церковно-приходская школа. Завидую вам, Алексансаныч. Мне же чтение трудно дается. Общей подготовки не хватает.

Натали принесла нам морковного чаю с двумя пакетиками сахарина. Михаил Максимович вынул из кармана пару конфет «Бон-бон», церемонно преподнес моей благоверной. Пояснил:

— В Главных железнодорожных мастерских выдавали на паек.

После чаю Зинкин завел разговор, ради которого и пришел.

— Видите ли, Сансаныч, я хотя и не состою в штате уголовного розыска, но меня увлекла сыскная работа. Обезвреживать негодяев, потерявших человеческий облик, помогать оступившимся людям, волею тяжких обстоятельств вставших на преступный путь, — это ли не благородная стезя!.. И хотелось бы знать побольше. Вы читаете нам лекции по практической криминалистике. А желательно узнать и разные частности, историю изучаемого предмета.

— А мы уже и начали с вами изучать сей предмет.

— Когда? — удивляется Зинкин. — Что-то не припомню.

— Я вижу у вас в руках книгу, которую давал на прочтение. Называется она довольно странно — «Блатная музыка». — Я взял из его рук объемистый том, прочитал выходные данные: — «С. Петербург. 1908 год. Департамент полиции. Статский советник Трахтенберг Владимир Антонович».

— Не понимаю, — удивился Зинкин. — Вы действительно дали мне это, с позволения сказать, «сочинение», и я не могу уразуметь, зачем вы это сделали. Огромный свод блатных словечек и выражений. Издевательство над русским языком. По-моему — возмутительное сочинение.

— Не скажите, Михаил Максимыч, не скажите. Трахтенберг работал в Восьмом делопроизводстве Департамента полиции, ведавшем уголовным сыском. Возглавлял же Восьмое делопроизводство полковник Григорьев. Он-то и подал идею. Трахтенберг вовсе не является автором этого опуса. Он всего-навсего собрал ораву уголовников и заставил