Приговор приведен в исполнение... - Олег Васильевич Сидельников

У нас в роду все военные. Средний мой брат, Алексей, — подполковник, состоит штаб-офицером для поручений при самом атамане. Старший брат, Александр, произведен Войсковым кругом в полковники, командир полка.

— Сюрприз... Замечательный сюрприз, — расплылся в улыбке Корнилов. — Я ведь вашего батюшку прекрасно знал. Дружили даже. А вас почему-то не могу припомнить.

— Я тогда совсем молодым был. Самый младший в семье.

— Да, да, конечно, как это я не догадался. Ну что же, как говорится, с приездом. По этому случаю и бутылочку «Мумма» не грех раскупорить... Эй, Туляган, принеси нам шампанского!

Шампанское разлили по пиалушкам.

— За успехи! — произнес тост Корнилов. — За тесное взаимодействие войска атамана Дутова и боевых частей Туркестанской военной организации!

— За погибель совдепии, за погибель наших супостатов! — подхватил молодой Попенгут.

Страницы из дневника А. А. Крошкова

Третий месяц работаю я в Управлении охраны и уголовном розыске. И с каждым днем мои новые товарищи нравятся мне все больше и больше. Иные внешне грубоваты, иные, вроде Ескина, малограмотные. Зато души у них золотые. И все рвутся учиться. Сам Цируль не гнушается слушать мои лекции и даже кое-что записывает. Меня стараются беречь, особенно не загружать работой, хотя все заняты чуть ли не круглые сутки. Днем расследования, работа среди населения по организации дружин, профессиональная учеба, разные заседания. Ночью — патрулирование, засады в местах вероятного бандитского нападения.

Мне категорически запрещено участвовать в патрулировании и засадах. Воспрещено также приходить на работу по воскресным дням. Фриц Янович твердо заявил: «Да, Алексансаныч, мы вас бережем и будем беречь. Нечего вам подставлять лоб под бандитские пули. И незачем являться на работу в воскресенье. Категорически запрещаю!»

Мне и приятно, и совестно. Я же не прима-балерина, с которой пушинки сдувают, не Кшесинская. Однако приказ есть приказ. И потому имею возможность посидеть в воскресенье над своими записками.

Как изменилось ко мне и к Натали отношение знакомых. «Генерал-от-фисгармонии», узнав, что я стал работником угрозыска, перестал со мной раскланиваться. Глядит зверем. Другой генерал, фон Кох, бывший директор кадетского корпуса, — человек добродушный, отзывчивый, играющий теперь в ресторане на виолончели, — встретил меня как-то на улице, ухватил за рукав, спрашивает, уставив налитые ужасом глаза: «Алексансаныч! Родненький!.. Это правда, что вы с чекистами повелись?» — «Истинная правда, — отвечаю. — Только я не в Чека, а в Управлении охраны, в уголовном розыске. Но в общем это одно и тоже. И розыскники, и чекисты делают общее доброе дело». — «Доброе дело?! — изумился фон Кох. — Да что вы такое говорите, несчастный?.. Это же бандиты!» — «Вы серьезно, генерал?» — «А как же!» — «Бандиты совершают преступления. Какие преступления на совести моих новых коллег?»

Генерал от волнения судорожно открыл и закрыл рот, крякнул. «Околдовали они вас, Сансаныч!.. А расправа над генералом Коровиченко! А арест полковника Зайцева... А арест почтенного негоцианта Потеляхова?! Это же страшно подумать, что творится!»— «Позвольте не согласиться с вами, генерал, — отвечаю. — Коровиченко сам виноват. Стал орать на солдат, оскорблять, угрожать. А солдаты его ненавидели. Вот и приключилась беда. Чекисты тут ни при чем. И розыскники тоже. Тогда этих органов и не существовало вовсе. Арест полковника Зайцева закономерен. Он пытался поднять казаков на восстание. За такое карают во всех цивилизованных государствах. Причем карают сурово. А Зайцева чекисты просто держат в заключении. Что касается Потеляхова, то этот богач собрал для Мустафы Чокаева и его «Кокандской автономии» пять миллионов золотых рублей. Что бы с вами, генерал, сделали, если бы, допустим, царская охранка узнала, что вы собрали для большевистской партийной кассы ну хотя бы тысяч сто, а?»

Фон Кох побледнел. «Да вы в своем уме, милейший...» — «Успокойтесь, генерал, — смешно мне стало, на него глядя. — Просто пример привел для наглядности. Ну не вы, не вы собрали деньги для большевиков. Допустим, я собрал сто тысяч...» — «Как вам не совестно!..»

Совершенно потерял фон Кох чувство юмора и, пожалуй, даже здравый смысл.

«Выслушайте меня, — говорю. — За такие штучки меня бы отдали под суд и сослали на каторгу куда-нибудь на Кару, не так ли?... Вот видите! А чекисты, допросив Потеляхова, просто погрозили ему пальчиком и выпустили с миром». — «Как, Потеляхов на свободе? — изумился фон Кох. — А я не знал!» — «Министры Временного правительства, посаженные было в Петропавловку, тоже на свободе... И об этом не ведаете? Значит, у вас односторонняя информация, генерал».

Фон Кох, изумленный, долго хлопал белесыми ресницами. И вдруг ни с того ни с сего взорвался: «Генерал!.. Генерал!! Какой я вам генерал?.. Вот теперь каким я корпусом командую! — он похлопал по футляру с виолончелью. — Не генерал я теперь, а кабацкий лабух. Играю в «Регине» всякую ерундовину... «Прощание славянки», «На сопках Маньчжурии», «Танец Апаша», «Ваши пальцы пахнут ладаном...»

Он бы еще долго перечислял свой ресторанный репертуар, но я отвлек его от этого занятия, заметив: «Вы сами захотели стать ресторанным виолончелистом. А могли бы служить. Сейчас как раз создается Красная Армия. Многие офицеры и генералы добровольно служат новой власти: генералы Востросаблин, Мансветов, Кастальский, полковники Михайлович, Корженевский, Ионов, подполковник Топорнин...» — «Подполковник Крошков Сансаныч», — довольно ехидно ввернул фон Кох. «Совершенно справедливо изволили заметить», — «Жаль мне вас, — фон Кох сделал страшные глаза. — Одумайтесь, Сансаныч. Вас же за это повесят!»

Тут уж я глаза выпучил. «За что повесят? Кто повесит?» — «Как кто?.. Неужели вы думаете, что совдепия долго продержится? Разгонят пролетариев к чертовой бабушке. Вот тогда вас и повесят. А меня — нет, ибо в смутное время играл для пьяниц на виолончели всякую муру... Пардон за нечаянно вырвавшееся жаргонное словцо. Нахожусь в окружении лабухов низшей квалификации. Это такой народ!.. Кроме кабака, они еще на похоронах подхалтуривают и почивших в бозе, усопших кощунственно называют «жмуриками»!

Я расхохотался. Фон Кох ударился в амбицию. «Не вижу ничего смешного, — ворчит, — ирония судьбы-с! (Ну прямо как чеховский герой). А вас, милый мой Сансаныч, обязательно повесят. Помяните мои слова!»

На том мы и расстались. И смех, и грех. Генерал Афанасович, впавший, по-моему, в детство, проходит мимо меня, как памятник самому себе, презрительно фыркает. И очень хорошо делает. Растленный тип, соучастник в убийстве родной дочери! И вообще грязный субъект.

Так что я вовсе не прогадал, что некоторые знакомые