Касьянов год - Николай Свечин

— Да. Банк присылал оценщика, тот определял залоговую стоимость земли с недостроенным зданием, и банк выдавал вторую ссуду. Здесь такие люди, как Афонасопуло, имели гешефт. Ведь размер ссуды составлял всего шестьдесят процентов от оценки. Банк можно понять: он страхуется от неудачи заемщика. Случись невозврат, ему придется выставлять залог на торги. И кто еще купит? И почем?

— Я понял. А как строился третий этаж?

— Да так же, как первые два.

— То есть банк своих денег не получал до завершения строительства, а только лишь проценты?

— Именно.

— Но в чем выгода банку? — не понял сыщик.

— Выгода есть. Проценты идут, год за годом. А за что, позвольте вас спросить? Да за бумажки!

— Какие еще бумажки?

— А такие, — назидательно поднял палец старик. — Вы что же думали, банк выдал ссуду деньгами? Нет. Вовсе нет. Процентными бумагами он выдал, вот чем. Облигациями.

— Чьими?

— Своими. Не хочешь — не бери. Только ни один банк не даст тебе денег, а всучит те же облигации. Ты платишь проценты по ссуде, а банк из полученных от тебя денег гасит купоны держателям облигаций.

— А почему так? — задал глупый вопрос Лыков.

— Потому что денег в стране нет. Поэтому в обращении ходят всякие доходные бумаги, заменяющие наличность.

— Но ведь когда-нибудь срок обращения облигации истечет. Последний владелец явится с ней в банк, и тому придется отдать живые деньги на всю нарицательную стоимость. Где же банк их возьмет?

— От ссудозаемщика. К тому времени он построит свой доходный дом, в него въедут жильцы и станут платить за квартиры. И вот тут возникает страшный риск для банка…

— Риск того, что дом не будет достроен? — догадался Лыков.

— Не только, — ответил Прозумент. — Дом-то выгнать можно даже без денег. Мы пускаем эти облигации по всей цепочке. Владелец кирпичного завода ведь тоже знает, что наличности ему никто не даст. И возьмет от меня бумагу, хоть и обругает при этом бедного еврея последними словами. А что я могу сделать? Мне ее дал домовладелец, а тому — банк. Вот и ходят облигации туда-сюда, туда-сюда.

— Погодите, Лев Моисеевич. Но ведь каменщику заработную плату облигацией не отдашь. Он куда с ней придет? В лавку хлеб покупать?

— Не отдашь, — согласился подрядчик. — Иногда нужны живые, настоящие деньги. Там, где расплачиваются с людьми, а не с заводами. Их-то я сейчас и пытаюсь получить с Меринга, те самые двадцать две тысячи и семьсот рублей. А в большинстве случаев бумага заменяет наличность, только все несут по ней потери.

— Это из-за учета?

— Конечно. Видите, вы хоть и чиновник особенных поручений, но соображаете. Деньги имеют свою цену, они такой же товар, как и мясо с мамалыгой. Вот облигация, на ней написано: сто рублей. Погашение через десять лет. Если вы сейчас захотите обратить ее в деньги, сто рублей за нее вам никто не даст. В каждом банке и на бирже есть учетный комитет. Он определяет ставку учета, по которой вам выдают сумму на руки. Всегда она меньше номинала бумаги. Только в день погашения цифры совпадут. И вот пущенная банком облигация крутится все десять лет вместо натуральных денег. Наконец срок обращения ее истек. Последний держатель, как вы только что сказали, приходит с ней в банк. А у того нет денег, чтобы погасить собственную облигацию! Вот что ждет господина Шлейфера, если он не перестанет иметь дело с Мерингом.

— Значит, домостроительные проекты Меринга несут убытки?

— Да. Есть такое понятие: перепроизводство. Знаете это слово?

— Встречал иногда в газетах. Что, в Киеве понастроили уже столько домов, что для них не хватает жильцов? С трудом верится. Петербург, Москва, Варшава, все губернские города жалуются на нехватку жилья. Квартирный кризис, казарменный кризис… А у вас перепроизводство?

— Жильцов и у нас полно. Вот только они не могут платить за квартиры столько, сколько хочет владелец. Посмотрите те же газеты. На Крещатике пустуют целые этажи. На Ольгинской и Меринговской — целые подъезды.

— Так пусть владелец умерит аппетит и снизит квартирную плату. И люди въедут.

— Он не может так поступить, иначе нечем будет гасить ссуду в банке.

— Вот в чем дело…

— Да, — старик опять задрал вверх палец. — Получился… как это? Замкнутый круг?

— Навроде того. Зачем же тогда порядочный человек Шлейфер дает и дает ссуды непорядочному авантюристу Мерингу?

— Стойте, я не говорил, что Меринг непорядочный, — нахмурился старик. — Авантюрист — таки да, и втянет всех в убытки. Но не со зла, а по глупости. Я, знаете ли, встречал и жуликов. Да чего говорить, каждый день жму им руки на бирже. Меринг не имеет желания надуть вас. Подведет, разорит, но и сам прогорит. А жулик всегда остается в прибыли.

— Пусть так. Повторю вопрос: зачем же Георгий Павлович ссужает до сих пор Михаила Федоровича? Не пора ли перестать?

— Давно как пора. Но тут крутится колесо, крутится и крутится. Лишь очень умный взгляд может заметить, что надо поставить на тормоз. Вот уже семь лет, как это дело — я имею в виду строительное — дает доход. Горячка началась в Киеве в девяносто третьем. И таки надо признать, что толчок ей сделала усадьба Меринга. Большой участок в таком месте! Лучшая часть Крещатика, и еще немного Липок. Банки, что вложились первыми, получили серьезный доход. Люди стали переезжать в хорошие квартиры. Город теперь называют Парижем. По крайней мере Николаевскую улицу. Кирпичные заводы не устроил себе только лентяй. Бешеный спрос был на кирпич, весь объем скупали на год вперед. А теперь? Тысяча штук раньше стоила двадцать пять рублей. Сегодня уже цена опустилась до девятнадцати. А завтра станет пятнадцать. Перепроизводство. Их придется все позакрыть, эти заводы. Хорошо, что я не пошел на уговоры Гольдарбайтера и не вложился с ним на паях в кирпичный завод. Теперь бы уже рвал на себе последние пейсы. Понимаете, Алексей Николаевич? Это как ножницы сошлись.

— Какие ножницы?

— Портновские. Мой папа был портной в Белой Церкви, и я с детства наблюдал, наблюдал… Вот и тут. Два лезвия — раз! — и отрезали. Одно лезвие — это удорожание денег. Такое, что домовладелец уже не сумеет окупить ссуду из банка. А второе лезвие — это перепроизводство домов. Нет в Киеве столько людей с капиталами, чтобы снимать квартиры за три тысячи рублей.

— Три тысячи рублей? — поразился питерец. — Это что за цены? И в столице таких не встретишь!

— А у нас есть. Бель-этаж на Большой Подвальной, шестнадцать комнат, ванная, две людских, ледник во дворе, телефон… Люди придумали всякие удобства и хотят за них рублик. Ай-яй! Зачем человеку шестнадцать комнат? И кто сейчас снимет такую квартиру?

Собеседники помолчали, собираясь с мыслями. Прозумент вынул из кармана глухие золотые часы, откинул крышку и присвистнул:

— Таки почти уже ночь. Я заболтал вас, глупый старик. Гоните меня в шею, сам я не уйду. Так хочется получить двадцать две тысячи, что готов мешать вам до утра.

— Вы не мешаете, а помогаете, Лев Моисеевич. Вряд ли я ускорю возврат вам долга…

— Уж догадался.

— …а вот разобраться в том, что происходит у вас в Киеве, вы мне помогли. Есть еще много к вам вопросов.

— Что ж, если будет кому-то польза, таки спрашивайте. Старый Лев много знает, потому как сам крутит и крутит это несчастное колесо. Вместе с другими, конечно. Давно бы пора остановить его. И скоро, я так скажу, это само случится. Давайте я объясню вам, Алексей Николаевич, как строят в Киеве сейчас.

— Да ведь вы только что рассказали!

— Нет, то было вчера. А теперь стало еще хуже.

— Ну-ка, это интересно.

— Сегодня домовладельцы стали занимать средства для постройки у частных капиталистов. Под девять процентов годовых, представляете?

— А с какой целью?

— Я же пояснил: с целью достроить.

— Но почему не в банке, я не пойму?

— Банк возьмет землю и дом в залог, а частный капиталист — только вексель.

— Ага. Дом останется без обременения.

— Точно так. Замысел был следующий: занять денег на стороне под вексель, достроить на них дом, впустить жильцов. Готовый дом опять заложить в банке и расплатиться полученной там ссудой с частным кредитором. Поняли?

— Перевести дорогой заем в более дешевый?

— Да, и в более длинный. И гасить ссуду банку постепенно, много лет, из тех средств, что дает доходный дом.

— Чем же плох замысел?

— А тем, господин чиновник особенных поручений, что теперь так не выйдет.

— Поясните, Лев Моисеевич. Не выйдет почему?

— Ай, плохо меня слушали. Вследствие общего безденежья упал курс всех ценных бумаг. Но особенно упали бумаги ипотечных банков. Знаете это слово?

— Знаю, дальше!

— Так вот, ипотечные бумаги уже упали на десять процентов. И ссуда в банке сделалась невыгодной. Да, процент по ссуде я заплачу меньше, чем у частного кредитора. Но зато потеряю в нарицательной стоимости бумаг. Ведь банк опять даст мне не деньги, а свои облигации, которые обратить в рубли можно лишь с убытками.