Ванька-ротный - Александр Шумилин

— Где рыть?

— Вон там около пулеметного окопа Парамошкина.

— Будут звонить из полка, скажи потерь нет. Где мы сидим, по телефону не рассказывай. Разговаривай потише. Немцы могут рядом быть, во ржи.

— Я скоро вернусь.

— Да передай старшине пусть в роту доставит воды. Вода нужна для пулеметов и для людей. День будет жаркий. Видел сегодня как пекло. Только что проверял пулеметы во взводе старшего лейтенанта, из кожухов вылили воду. Спрашиваю его: — Почему в пулеметах нет воды? Как будешь стрелять? Если кожуха пустые. Молчит. Спрашиваю Балашова. Он вроде толковый и серьезный парень.

— Как получилось Балашов, что оба пулемета без воды остались.

— Командир взвода заболел! — отвечает. Просил пить. Вот мы ему и слили.

— Вот такие дела политрук! Я хотел уже встать и уйти, но политрук забеспокоился, засуетился, огляделся по сторонам, подвинулся ко мне и осипшим голосом сказал:

— Я хочу тебе кое что сказать. Дело серьезное!

Петя достал кисет. Свернув цигарку спустился в окоп, чиркнул спичкой, прикурил, вылез наверх и держа папироску в рукаве добавил!

— Он подцепил заразную болезнь!

— Какую-какую? — Я снял пилотку, разгладил волосы и посмотрел на него.

— Говори я слушаю!

— Помнишь? — начал он в полголоса.

— Там на последнем месте обороны, где мы недели две стояли под дождем. Ну где я ночью уходил проверять посты.

— Ну и что?

— Так вот! Никакого указания политотдела не было. Мы со старшим лейтенантом просто ходили к бабам.

— К каким бабам? Если до ближайшей деревни в тыл не меньше десяти верст. Пешком не обернешься. Ночи сейчас короткие.

— Да нет! Мы в деревню не ходили.

— А куда же вы ходили?

— Помнишь? Когда ты его со связным отправил во взвод, солдаты ему сказали, что рано утром в тот день в нейтральной полосе они видели дым. Дым шел как вроде из трубы. Старший лейтенант взял бинокль и весь день пролежал наблюдая за тем местом. Там в лощине, около оврага, недалеко от нашей передовой была землянка. К вечеру он увидел как около нее мелькнула женщина. Ночью он один пошел туда. В землянке их было две. Одна молодая, а другая постарше. Вернувшись к себе в окопы он солдатам ничего не сказал. На следующий день он встретил меня и предложил:

— Есть две бабы политрук. Одна молодая — это моя. Для тебя есть постарше. Если согласен на постарше, сегодня ночью пойдем. Ротному ничего не говори, а то он сразу отошьет нас обоих.

— Я согласился на постарше. Мы договорились встретиться вечером в пулеметной ячейке. Погода была дождливой. Немцы не стреляли. Ты спал. На передовой было тихо. Но я все равно боялся. Ничего не сделаешь! Охота пуще страха! Потом походил-походил — привык! Две недели ходили мы туда. А вечером, когда пришли в лес под Пушкари, он сказал мне, что подцепил заразную болезнь.

— Посоветуй, что делать?

— Ты лучше меня знаешь, что за это бывает. Такие вещи на фронте рассматривают как самострел. Его вылечат и отдадут под суд.

— В том то и дело! Он просил поговорить с тобой. Он хочет пойти к фельдшеру и договориться с ним частным порядком. Как ты на это смотришь?

— Я отпущу его на один день. Но запомни! Я знать ничего не знаю на счет его болезни! Ты с ним куролесил, ты и расхлебывай.

— У меня и своих дел в роте по горло! В санчасть поведешь его ты. Даю вам на это ночь до рассвета! К утру вместе с ним вернешься назад.

Я поднялся, позвал своего ординарца и шагнув в темноту ушел на правый фланг роты. Ночью Парамошкин и его расчет вырыли для меня узкую щель и прикрыли ее соломой.

— Это зачем? — спросил я, вернувшись назад. Зачем солому сверху настелили?

— Вы же сами сказали, что завтра будет жарко. Вот мы и накрыли ее сверху соломой. Тень будет, товарищ лейтенант!

Я хмыкнул под нос и покачал головой, — завтра будет жарко в смысле обстрела!

— Ладно! Пусть будет тень! Ты всегда что нибудь придумаешь!

"Главное не надо сразу отметать солдатскую инициативу", — подумал я. Солома будет лезть в глаза, набьется за воротник. Важно, что солдаты о чем-то думают. Не все выбило из них. От страха не одурели. Завтра опять захлебнется земля. Как оно будет? Ночью немец не стрелял. Вылазок в нашу сторону не было. На высоте тихо и спокойно. Пахло немецкой взрывчаткой. Потом стало заметно холодать. Часа через два появился туман. Он полз из низины. Воздух стал влажным, видимость пропала. Я, ординарец и несколько солдат сидели на краю окопа и тихо разговаривали. Почти рядом послышались голоса. В ночном полупрозрачном воздухе голоса прослушивались издалека. Поблизости от нас никого не было. Я поднялся на ноги, посмотрел в ту сторону поверх земли, долго приглядывался, но никого не увидел. Снова послышался разговор двух солдат. Каждое сказанное им слово поражало ясностью и отчетливостью. Казалось, что они стоят в трех метрах сзади и разговаривают. Мы сидели молча и слушали каждое слово.

— Сколько нашего брата погибло здесь!

— Стоит ли эта деревня такой цены?

— Людей бросают вперед без счета!

— Я раньше этого не понимал. А теперь прозрел и все стало ясно?

— Все делают на авось! — и говорящие смолкли.

Но через некоторое время опять послышались голоса.

— В обозе держат коров. Начальство молочком и сметанкой питается.

— Друг надысь рассказывал, сливки на трофейном сепараторе крутят.

В небо взмыла немецкая осветительная ракета. Яркий свет ее завис и замерцал над головой.

Потом он быстро побежал по лицам сидевших, по стенкам окопа и скрылся за рожь. Голоса пропали. Ветер сдул их куда-то в сторону. Свежий человек не может так рассказывать, подумал я. Это разговор бывалых солдат. Свежего человека хватает на неделю. Пока он приглядится, считай его уже нет. Здесь на передовой говорили обо всем. Только в присутствии телефонистов старались не сболтнуть лишнего. Однажды произошел такой случай. Старшина рассказывал. Ребята слышали, как тот в полку докладывал о разговорах на передовой.

— Ну и что? — спросил я.

— Не стало его!

— А что с ним случилось? — спросил я старшину.

— Он говорят погиб на передовой во время обстрела. А другой говорил, что он подорвался на мине. Перед обстрелом оборвался телефонный провод. Он пошел на линию и подорвался на мине.

— Откуда там взялась мина? — не унимался я.

— Может забыли саперы! А может какая немецкая была.

— Возможно-возможно! Ночью немец дал нам передышку. Пришел старшина раздал кормежку. Темная ночь, а светло как днем. Немец на всю ночь включает ракетное освещение. Светит как надо. Нам за счет немцев светло. Пройдя еще раз вдоль роты и закончив все неотложные дела я вернулся и себе, подошел к отрытому для меня окопу, сбросил на дно солому и спустился вниз. Я лег на дно, зевнул глубоко, потянул в себя прохладного воздуха, закрыл глаза и мгновенно уснул. Политрук Соков к утру не вернулся обратно. Ординарец оставил воронку, где дремали связные взводов и телефонист и перебрался в свободную щель, где до этого сидел политрук Соков. Он хотел быть поближе к ротному. С момента, когда лейтенант ложился и засыпал, он, ординарец оставался дежурить. Для него с этой минуты наступал самый ответственный момент. Он вел наблюдение и отвечал за всю пулеметную роту. Спали они обычно по очереди, иногда ротный ложился спать прямо на землю. Сейчас у него отрыта узкая щель. В ней можно протянуть даже ноги и спать не боясь пуль и осколков. Ординарец по опыту знал, что лейтенанту долго спать не дадут. Ночью будут звать к телефону. Утренний рассвет самое ответственное и тревожное время. От фрицев можно ждать всего. Они могут провернуть всякую гадость и каверзу. Подползут подлые тихо, лягут и затаятся. А потом с рассветом встанут и пойдут вперёд.