Королевская канарейка (СИ) - Анна Кокарева

ко всем этим обстоятельствам торопливо заговорила:

— Как⁈ Почему так рано⁈ Я не готова! — и задавила сама в себе все глупости, готовые сорваться с языка.

Задышала глубже, успокаиваясь.

Ганконер бесцветно сообщил и так известное:

— Чуть раньше, но совсем чуть. Неделя до Самайна, — и, ещё более бесцветно, — в спальню не возвращайся. Пойдём, всё готово. Тебя оденут для путешествия, и полетим.

Помолчала. Глухо, давя слёзы, сказала:

— Я не попрощалась. И я думала, вы проводите меня… вместе. Почему нет?

Ганконер тяжело вздохнул:

— Больнее будет. Я не заставляю — но поверь мне. Если ты будешь прощаться с ним — он почувствует. Заплачет. Ты потеряешь разум и вцепишься в него. И я не готов отрывать тебя насильно. И не готов пустить всё на самотёк и стать виновником гибели твоего духа. А если это будет происходить на глазах у щетинящихся эльфов, то разум могу потерять и я. И развеять их. Но это бессмысленно, к сожалению. Я бы сровнял с землёй полмира, если бы помогло, — он прикусил язык, а я позавидовала его самообладанию и порадовалась, что не поможет.

Ноги не держали, и я присела обратно. Ганконер понятливо набулькал ещё настойки. Я выпила. Ясность разума сейчас была ни к чему совершенно, да и способность ходить неважна. Дотащат.

Посидела, собираясь с духом, понимая, что он прав. Но настойки всё ещё казалось мало.

Подвинула бокал:

— Ещё.

Ганконер сухо сказал:

— Хватит. Это не запить, а тебе не надо уходить в иной мир таким способом.

Что ж. Ладно. Он наверняка знает, о чём говорит. Чорт, я, кажется, всё-таки буду сейчас жалкой:

— Я… скажи ему, что я ничего не оставила на память потому, что у меня не было ничего достаточно ценного, достойного моей любви к нему. Что я любила его больше всего на свете, — и всё-таки заплакала.

Кое-как вытерла слёзы:

— Налей ещё, я не могу.

Он налил ещё бокал, и я, выпив, почти потеряла способность думать. Тело онемело, зато и никакого дискомфорта не испытывало, когда меня закручивали в меха и когда Ганконер вёз через метель на драконе — чувствовала я себя поленцем, и, как дереву, мне было не холодно и почти не больно.

Безэмоционально встретилась с Силакуи, приехавшей в Минас Моргул чуть раньше, и, уже не на драконе, а на здоровенном чёрном варге, придерживаемая Ганконером, отправилась дальше. В окружении стада орков.

Встреча с эльфами состоялась посреди чистого поля. Вьюга утихла, день был ясный, но я всё равно не сразу увидела их, белых на белом. Удивилась немного остановке — сильно удивляться было нечем, от настоечки все эмоции сгладились до почти полного отсутствия. Огляделась и заметила совсем близко, на той стороне замёрзшей реки, растянувшихся цепью эльфов.

Ганконер соскочил с варга и снял меня. Орки спешились. Эльфы спешиваться не торопились, были отстранёнными и молчаливыми, как призраки зимы, и мой одурманенный взгляд стекал с них, как ледяной дождь стекает с замёрзшей ветви.

— Нам пора прощаться, — его глаза были, как чёрные луны. Молодые, прекрасные и… не такие потерянные, как я ожидала. Это успокаивало — в том смысле, что я меньше переживала, что ребёнок может оказаться в забросе, если у Ганконера начнётся какая-нибудь там затяжная эльфийская депрессия. Нет. Этот не прогнётся.

— Сейчас. Подожди минуту, — отвернулась, торопливо подошла к Згарху, доставая из рукавной сумки костяное ожерелье шаманки Тра-арк-Зонниры и потянулась, заставляя его нагнуться, надевая на могучую шею:

— Вот. Пусть он вырастет настоящим урук-хаем!

Обернулась к Силакуи, выволакивая из другого рукава смарагды Гириона. Та даже отшатнулась от неожиданности. Я заподозрила, что настоечка действительно блокирует мыслительную деятельность, раз Силакуи ничего и в мыслях не видела до последнего. Эльфийка, справившись с собой, наклонила голову, и я надела ей на шею изумрудный водопад, засиявший на зимнем солнце. Шепнула:

— Пусть он вырастет настоящим эльфом! — и тут же отвернулась к Ганконеру.

Обняла, зарываясь руками в шелковистую гриву:

— Я ни о чём не жалею, соловей — не жалей и ты, — и поцеловала.

Почувствовала, как он отпускает меня — на самом деле отпускает, улыбаясь мрачноватой улыбочкой, и что тяжесть его любви больше не давит.

— Всё. Иди. — Ганконер смотрел на эльфов с эдакой нехорошей кровинкой в глазах, и мне показалось, что затягивать прощание не стоит. И что очень правильно, что ребёнка нет с нами. — Тебе нужно только перейти на тот берег.

Только. Перейти. Эта река, заледеневшая, покрытая пеленой нетронутого снега, была моим Стиксом, и отделяла миры друг от друга; перейти её было тяжко, даже если бы ноги носили — а они подгибались.

Но я собралась с духом и пошла. Вспомнила, как так же тяжело давался переход через зал в Посольском дворце, и так же безнадёжно долго я шла, чтобы отдать кольцо аранену — там, тогда, очень давно — всего год назад.

Каждый шаг давался неимоверно тяжело; я очень устала месить снег, а другой берег был всё так же далёк. Опустила голову и упрямо пошла дальше.

И вздрогнула, наткнувшись на что-то большое. Подняла глаза — королевский олень дохнул на меня паром, и я увидела очень близко его морду с обындевевшими усиками. Большие знакомые руки потянулись сверху и подхватили, усадив на оленя. Выдохнув, привалилась к королю:

— Я не ждала… — думала, он в Эрин Ласгалене, и что встречать меня будут другие.

— Ну, я не торопился. Подзадержался в Дагорладском лагере, а тут как раз… — голос владыки был очень материальным и непристойно праздничным. Это даже как-то согревало в мире льда и холода.

Олень продолжил движение в сторону берега орков, стоявших тёмной стеной, и остановился перед Ганконером.

— Приветствую, владыка Ганконер, — зычный голос далеко разнёсся на заснеженной равниной.

Ганконер, кивнув, вежливо ответил на приветствие. Ему, кажется, было всё равно, чего от него хотят; сам он не хотел сейчас ничего и был очень отстранён. Но Трандуил и не стал продолжать общение с ним, обратившись уже к Силакуи, на квенья. Я не слишком хорошо поняла их беседу, а по лицу Силакуи и вовсе понять ничего нельзя было. Примерно догадалась, что Трандуил удивился, почему это моя жрица не следует за мной, а остаётся в Мордоре. Силакуи безразлично поведала что-то про договорённость и про то, что она более недостойна быть жрицей — и слагает полномочия. Трандуил озадаченно примолк. Силакуи никак не пыталась разрешить его озадаченность — наоборот, смотрела пустыми очами наглой балованной кошки, блестящими, как поток смарагдов у неё на груди. Король зло фыркнул, и я почувствовала, как он болезненно вломился мне в голову и начал беспардонно её перерывать. Крайне недовольно,