Соседи (СИ) - Коруд

меня пять минут всего. Андрей вот-вот будет. Я, кстати, ему сказала, чтобы прямо сюда подъезжал.

Пять минут? Пофиг. Хоть две. Хоть одна. Если Юлька просто совсем немного посидит рядом, уже станет легче.

— Егор вернулся… — прошептала Ульяна, распахивая глаза и перекатывая голову по спинке в сторону Юльки. Тело обмякло, растеклось по лавке, энергия утекла.

Видимо, на физиономии её что-то совсем страшное отражалось, потому что на лицо Юли легла тень и уже не сошла.

— Вот как? Где был? — пристально разглядывая Ульяну, поинтересовалась она.

— Не сказал, — пробормотала Уля, с трудом разлепив губы.

— Не сказал… — эхом отозвалась Юля, разрывая зрительный контакт и переводя взгляд в пространство. — Что он тебе вообще о себе рассказывал, Уль? — выпалила она внезапно.

— В смысле?

— Ну, в смысле… — Новицкая замолчала на несколько долгих секунд. — Ну, о том, чем сейчас живет? О жизни до переезда?.. О чем-нибудь.

Подруга вообще какая-то помрачневшая последнее время ходила. С момента их последнего разговора об Андрее она вроде как пришла в себя, взбодрилась. Однако прежней беспечной Новицкой Уля всё равно с тех пор так и не увидела: что-то в ней словно надломилось, что-то продолжало её есть. Но Юля не делилась, ушла в отказ, объясняя нежелание говорить просто: не о ней речь, это чужие тайны, мол. Андреевы. А она не трепло. Видимо, так они ей с тех пор покоя и не дают. И теперь ей везде мерещится заговор. И тайны.

— Ничего особенного. Я еще в детстве спрашивала, он говорил, что нечего вспоминать. Говорил, скучно было.

«Тухло», — что-то такое он ей тогда говорил, если память не изменяет. Егору вообще не нравилось вспоминать то время: его немногословность сама за себя говорила. Так что вопросы прекратились. Сейчас, сидя на лавочке, Ульяна вдруг вспомнила, как однажды спросила у тёть Вали, почему они в Москву переехали, и та ответила: «Ради будущего нашего сына». Объяснила, что Чесноковка маленькая и молодежи делать там по большому счету нечего. А Москва предлагает кучу возможностей, дает шанс найти себя. А на Улин вопрос, как они там жили, тётя Валя рассказала про собственный дом и огород, который их кормил. Ульяна тогда сразу представила себе настоящую деревню и его маму с ведрами огурцов в каждой руке.

— М-м-м… Понятно, — протянула Новицкая несколько разочарованно. — Ну… Так… Вернулся, значит. И что?

— В любви ему призналась, — обессиленно выдохнула Ульяна.

— Что?! — казалось, со своего места Новицкая подлетела. Уж не знает Уля, что заставило её так бурно реагировать. Возможно, ви́дение именно этих отношений. А может, собственная философия, согласно которой девушки первыми говорить о любви не должны ни при каких обстоятельствах.

Если бы всё было так просто… Если бы признание гарантировало ответное… Она бы сто раз уже всё сказала, никакая философия её не остановила бы, никакие убеждения. Потому что носить в себе это более невозможно. Но здесь… Здесь толка от признаний — ноль.

— Да не понял он ничего, Юль. Пришел и спросил, что должен чувствовать любящий человек. Должен! Представь. А теперь представь меня. Которая пытается объяснить ему, что я чувствую! Я чуть не умерла там, веришь?

Перед мысленным взором вновь встало его лицо: резкие линии скул и подбородка, две глубокие бороздки меж хмурых бровей, пристальный потемневший взгляд исподлобья, предельная сосредоточенность, и при этом… Вид у Егора был такой, будто это его, а не её в те секунды пытали самым изощрённым, самым извращённым способом, который только могло придумать человечество.

«Что у него происходит?..»

— Пипец. Уль, я правда не знаю, что сказать, — растерянно пробормотала Юлька. — Что тут скажешь? Я каждое твоё слово помню, всё, что ты мне говорила о своих чувствах… Я не могу… Не могу ни к чему тебя призывать. Ты сама должна решить. Это только твоё…

Юля уставилась в одну точку, а Ульяна подняла глаза к сероватому, затянутому тяжелеющими облаками небу. Они с небом смотрели друг на друга равнодушно. Небо ни о чем её не спрашивало, а ей не о чем было у неба просить. Оно давно дало ей понять, что есть вещи постоянные, незыблемые. Их не изменить, проси, не проси.

— Говорят, человеку не дается больше, чем он может вынести. Кажется, я своего предела достигла, — сообщила Ульяна небу. Небо продолжало лениво гнать облака. Никаких тебе: «Скоро всё наладится», ничего жизнеутверждающего. «Смирись», — вот что оно ей отвечало.

— А сейчас он где? — подала Новицкая голос.

— Без понятия. «Ямаха» вон стоит. Может, и дома. Может, у баб Нюры, может, чёрт знает где опять… Не могу больше. Давай лучше о вас. Куда вы сегодня?

— Честно? Не знаю, — Юлькин голос малость повеселел, при упоминании об Андрее она всегда оживлялась. — Андрюша постоянно какие-то сюрпризы устраивает. Сказал одеваться удобно, надеюсь, я правильно его поняла.

«Андрюша…»

Уля вновь вяло повернула голову — Юлькин внешний вид она пока оценить не успела. Чёрные лоферы, чёрные кожаные легинсы и длинный, перехваченный на талии ремнём бежевый пуловер. Идеальный нюдовый мэйк, а волосы убраны в аккуратную «мальвинку»{?}[женская прическа: передние пряди убираются от лица и перехватываются резинкой или заколкой]. Подумалось, что на фоне Новицкой сама она сейчас выглядит ещё бесцветнее, чем обычно. И дело не в шикарном Юлькином виде и очень посредственном собственном, а в самоощущении. Егор — и тот предположил, что она «болеет». Болеет, да.

У этой болезни есть имя.

— А вот и он! — воскликнула Юлька, кивая на приближающийся автомобиль. — В общем, Уль… Может, у Тома своего спросишь? Ты же говоришь, он всегда отличные советы тебе давал… Потому что у меня для тебя сейчас их нет.

«Так себе идея…»

— Угу… Хорошего вам вечера.

— Спасибо! Давай, не кисни, — поднимаясь с лавки, ободряюще улыбнулась Юля. — Всё образуется, увидишь.

Не верится.

***

Остаток дня прошел в бестолковом и безрезультатном прислушивании к гробовой тишине за стенкой. Так что, когда ключ в замке повернулся, возвещая о приходе матери, Уля отчасти даже облегчение испытала: наконец-то квартира «оживёт», наконец-то звуки жизни уничтожат эту тоскливую, невыносимую пустоту.

С мамой они накануне умудрились здорово поругаться и объявить друг другу бойкот молчанием, так что выходить к ней навстречу Ульяна желанием не горела. Обида пустила корни и подтачивала нутро.

Решаясь на разговор о ближайших планах на жизнь, Уля, конечно, предчувствовала, что он будет непростым, но услышать от мамы подобное почему-то оказалась морально не готова. Расслабилась, наверное, слишком за минувшие месяцы. Забыла, как ещё весной по струнке ходила. И ожидала немного другой реакции.

И напрасно. Хотя, положа руку на сердце, большая