Соседи (СИ) - Коруд

ждал? Неужели, стреляя наудачу, всё-таки попала не в «молоко»?

«Может, он… пьет там?»

Только сегодня думалось о том, чтобы наклюкаться до беспамятства, залить пустоту и отключиться от реальности. А её инкогнито не думает — он делает. И причины снова ей не известны.

22:09 Кому: Том: Том, я никто. И звать меня никак. Я маленькая, кое-как прозревшая (и то не факт!) девочка. И всё. Мы никогда не встретимся и не посмотрим друг другу в глаза, не назовем по имени. Расскажи, что с тобой происходит. Я же чувствую! Поверь мне… Пожалуйста.

22:10 От кого: Том: зачем? нахрена тебе эт?

22:10: Кому: Том: Я хочу помочь! Выговорись! Давай!

22:10 От кого: Том: пожалеешь

22:10 Кому: Том: Нет. Не молчи.

22:15 От кого: Том: [Отправляет голосовое сообщение]

22:15 От кого: Том: ладнь. Нах войс

22:16 От кого: Том: [Отправляет голосовое сообщение]

22:16 От кого: Том: [аудиосообщение] Кхм… На фига оно тебе, я не пойму никак… Своих проблем, что ли, мало, а?..

22:16 От кого: Том: [аудиосообщение] Бывший кореш пару [часов?] назад сообщил, что наш общий знакомый [сторчался?] … … … Очередной. … … … Блядь…

Ульяна крупно вздрогнула. Всё это время, гипнотизируя взглядом экран с открытой перепиской, она не верила, что всё-таки услышит его голос. Услышала. И звучал этот голос так, будто его обладатель вещал прямиком из-под стылой земли: хриплый, сиплый, неразборчивый, лишенный энергии жизни, угасающий. И — да — пьяный. От прозвучавших слов, от смиренного тона, от всего вместе волосы на голове вставали дыбом. В первую же секунду стало ясно как день: Том там вовсе не на празднике жизни, отнюдь. А скорее всего, один на один с бутылкой чего-то горячительного.

22:17 Кому: Том: Продолжай

Следующие двадцать минут прошли с колотящимся сердцем и в мольбах, чтобы Том не смахнул в корзину следующее голосовое. Он записывал, а она, воткнув в уши наушники, не сводила глаз с экрана.

22:37 От кого: Том: [аудиосообщение] Знаешь, сколько моих знакомых уже там? До хуя… А знаешь, сколько им лет? — послышался звук, похожий на обреченный смешок. — В основном до тридцатки, до сорокета. Этот до тридцати с хреном дотянул… Он сторчался, а кому дело? Да никому. … … … Нашли через неделю, и то, походу, случайно. Бомжевал… — на фоне с глухим стуком упало что-то лёгкое, следом раздалось неразборчивое бормотание. — Пф-ф-ф… Иди сюда. М-да… Я такой же, как он, они все. Мы все — му-у-у-сор. Мусор. [Отбросы?]. … … … Смешно. Вроде люди, вроде нет… Зачем я тебе всё это рассказываю?.. Потому что ты очень настойчивая, ты открытая, чуткая… Правда, раньше мне казалось, что ещё и тактичная… В общем, ладно, — прерывисто выдохнул он. — И ты наивно считаешь, что это мне поможет. Хэ-э-э… зэ-э-э. … … … Спасибо за заботу, конечно… Не знаю, зачем тебе чужое на себя брать.

Том замолчал, на минуту, наверное, а запись продолжалась. И Ульяне, которая перестала ощущать под собой хоть какую-то опору, казалось, что она слышит, как шевелятся его мысли. Как он решается.

— Наверное, первое воспоминание … … … моё — не мама, не папа, а огромный зал, наполненный детьми. Гигантский… И там много нас… А, да, еще рёв по ночам, вот. Чужой … … … Где-то совсем рядом… А ты уже плакать разучился… И как пол скрипит… Я не помню своей матери. Однажды мне рассказали, что меня [ночью?] нашли. На автобусной [остановке?]. Завёрнутого в тряпки какие-то, — хриплый, тихий, убитый голос звучал отрешённо, словно речь шла не о брошенном на улице младенце, а о мешке картошки. — Все моё раннее детство в детдоме прошло, с первого года. Хер знает, может, [с первых?] дней. … … … Просто выбросили. Избавились от ненужного, я им [жить?] мешал, — бормотание то и дело переходило в еле слышный, неразборчивый шепот. Ульяна оцепенела, не могла найти в себе сил шевельнуться, взгляд уперся в стенку, а стенка постепенно начала размываться. Слух приходилось напрягать изо всех сил. — На хуй им не сдался. Зачем тогда рожать, вот в чём вопрос. Грех на себя не хотела брать? Ну да… А вот это — не грех? Сломанные жизни — не грех? Я-то выбрался, а другие? … … …Находят вон под мостами трупы до сих пор, — в каждом слове сквозила горечь, каждое слово, прежде чем прозвучать, словно через невидимую преграду прорывалось. — И будут находить. … … … В пять лет я о себе понимал уже всё. А в четыре часто представлял, какая у меня мама, придумывал, как она за мной придёт, из окна высматривал. … … … Думаешь, пришла? — чуть окрепший было голос сломался и треснул. — Угу. Десять раз.

— Ха! Что ты хочешь от меня услышать, а? — боль. Чужая боль просачивалась через наушники прямо в мозг, прямо в сердце, и там оседала. Чужая боль её парализовала. — Хочешь, расскажу тебе, как у нас в [инкубаторе?] [порядки?] наводили? А просто. Кто сильнее, тот и прав. Кто жестче вмажет, тот и прав. Кто зубов больше выбьет, тот и молодец, того боятся и не лезут, тому [???]. Дедовщина цвела … … … Один раз девчонку в окно выкинули. Со второго этажа. Выжила… Воровать заставляли для командиров. … … … Мне был привычнее удар в рожу или под дых, чем поглаживание по голове. О поглаживаниях там никто и не мечтал, — в уши просочилась его тоска, Том вновь надолго замолчал. — Я не знал, что это… Домашним не объяснишь. … … … Ты с пелёнок понимаешь, что никто тебя не защитит, никто не вступится. Что защищаться ты должен сам. И ты защищаешься, блядь. Потому что жить хочешь, — на выдохе заключил он. — А прогибаться — нет. Я, [по крайней мере?], не хотел.

— Воспиталки на всё закрывали глаза, они выгорали там, на такой работе, не справлялись ни с нами, ни с собой. Помню одну особенно озлобленную, была у неё парочка любимчиков, … … … Я… — Том как-то нервно усмехнулся там, что ли, Уля не поняла, его голос сипел. Понимала она одно: её жизнь после этих голосовых больше не будет прежней. Никогда. Боль пропитывала собой всё вокруг, прошивала её насквозь. Она сама стала его болью. — При каждом удобном случае воспиталка эта напоминала нам, что мы [отказники?]. Нравились мы ей очень. … … … Логика знаешь, какая была? Раз отказники, значит ущербные. Потому что нормальные мамашки от нормальных детишек не отказываются. Следи за пальцами, — засмеялся Том обессиленно, и от этого смеха стало