Сквозь испытания огнём - Дэвид Вебер

одним щелчком пальцев выполнять задачи, которые устрашили бы даже архангела. Все, что мы можем сделать, — это лучшее, что мы можем сделать, и это то, что вы всегда делали. Великий викарий и викарий Хааралд послали меня сюда не только для того, чтобы я официально представлял их на первой железной дороге от Зиона до Пяти островов. Вы понимаете, этого, вероятно, было бы достаточно, чтобы они отправили мою прискорбно молодую тушу, — он широко улыбнулся. — Но они также прислали сообщения и отчеты, и есть несколько вопросов, которые они хотели бы, чтобы вы и я рассмотрели совместно, пока я здесь. Честно говоря, великий викарий и канцлер все больше склоняются к мнению, что для вас и вашего воинства приближается время официально провозгласить вашу независимость от императора.

Лицо Рейнбоу-Уотерса напряглось. Он оставался неподвижным, все еще глядя в окно, в течение нескольких секунд, пока мерное тиканье часов на каминной полке отчетливо звучало в тишине.

Остин откинулся на спинку стула, давая ему переварить последнюю фразу, и в кои-то веки он был благодарен, что викариат обошел его стороной, когда назначил Хааралда Жессопа преемником Тимити Симкина на посту канцлера. Будучи одним из ближайших помощников Симкина, Остин, возможно, и сам претендовал на этот пост, но в то время ему был всего сорок один год. Викарии хотели, чтобы на посту канцлера Матери-Церкви было больше возраста, больше зрелости — меньше импульсивности, хотя они были слишком тактичны, чтобы сказать об этом, — и Жессоп был отличным выбором. Опытный дипломат и хороший человек, он был также в возрасте шестидесяти одного года, когда его выбрали, и он спокойно дал понять Тимити Робейру, что намерен уйти в отставку к тому времени, когда ему исполнится семьдесят. К тому времени Остину исполнилось бы пятьдесят, более чем достаточно, чтобы занять этот пост. А тем временем он будет выполнять функции старшего заместителя Жессопа, попутно приобретая дополнительный опыт.

Но на данный момент он все еще находился в положении человека, который должен давать советы, а не брать на себя ответственность, и были времена — как сейчас, — когда он с чувством вины осознавал, что был так же доволен таким положением дел. Честно говоря, он думал, что Жессоп и великий викарий были правы насчет времени, но это не делало решение более приемлемым для Рейнбоу-Уотерса.

— Могу ли я сделать вывод из того факта, что вы подняли этот вопрос, что его святейшество и канцлер… советуют мне сделать это заявление? — наконец спросил граф.

— Милорд, вы являетесь фактическим правителем почти четверти Северного Харчонга, — сказал Остин. — Все мы сожалеем об обстоятельствах, которые заставили вас предпринять шаги, которые вы предприняли, но перед Богом и архангелами у вас не было выбора. — Граф посмотрел на него, и он твердо встретил взгляд этих темных глаз. — Бог — и Мать-Церковь — поставили вас в ужасное положение, милорд, и, несмотря на это, вы всегда вели себя как человек чести и как верный сын Матери-Церкви. Ни великий викарий, ни канцлер не предлагают вам предпринять этот шаг, чтобы… укрепить свое собственное положение или свой собственный авторитет. Однако они верят, что ваше имя и репутация, больше, чем что-либо другое, действительно являются тем клеем, который скрепляет Восточный Харчонг.

Рейнбоу-Уотерс приподнял руку, как бы в жесте протеста, но Остин покачал головой.

— Нет, милорд, это не ваши люди. Или, скорее, это они, но только потому, что вы их ведете, и потому, что многие из них скорее умрут, чем разочаруют вас. Неужели вы думаете, что исповедники Матери-Церкви не знают, как они говорят о вас? «Граф», — говорят они, точно так же, как они называли великого викария Робейра «добрым пастырем». Я не говорю, что они думают о вас так же, как думали о нем. Не думайте об этом ни на мгновение! Но они доверяют вам, они уважают вас. На самом деле, большинство из них любят вас, потому что знают, что вы всегда принимали их сторону, заботились о них. Лэнгхорн знает, сколько офицеров могущественного воинства бросили их, приняли предложение императора Уэйсу вернуться домой к своим семьям, своим землям и поместьям… до тех пор, пока они возвращались домой без своих людей. Вы этого не сделали. Вместо этого вы сражались за них. Они знают это, и именно поэтому ваш авторитет, больше, чем что-либо другое, мешает многим из ваших людей искать мести так же безжалостно, как и любому из повстанцев, которые, возможно, бежали от их штыков.

Рейнбоу-Уотерс опустил руку. Мгновение он пристально смотрел на викария, затем пожал плечами и снова откинулся на спинку стула, аккуратно положив руки на подлокотники.

— В этом может быть… что-то есть, — сказал он наконец. — Архангелы знают, что им нужен был кто-то, кто встал бы на их сторону после того, как они боролись изо всех сил! Мне стыдно говорить, что до джихада я так же не обращал внимания на обстоятельства их жизни, как и большинство моих товарищей. Я больше не такой. — Он улыбнулся с короткой, горькой иронией. — Полагаю, что даже из чего-то вроде джихада может получиться что-то хорошее.

— Но я не король, не император, ваша светлость.

— Дядя, — сказал барон Уинд-Сонг, впервые заговорив, — никто не говорит, что вы такой. Но я думаю, что понимаю, что говорят великий викарий и канцлер — и викарий Жироми.

Рейнбоу-Уотерс посмотрел на него, приподняв одну бровь, и Уинд-Сонг пожал плечами.

— Дядя, вы — вы и воинство — так многого добились. Население района, находящегося под вашей защитой, сейчас на самом деле больше, чем было до восстания, и вы знаете причину этого так же хорошо, как и я. Это потому, что все, кто мог, как дворяне, так и крестьяне, бежали из Центрального Харчонга, чтобы присоединиться к нам здесь, потому что они знают, что вы и воинство защитите их. И воинство смотрит на вас, а не на императора. Даже не на великого викария. На вас. И