История Франции - Марк Ферро

не изменяй своей нежности»; и вначале полицейских встречали цветы и улыбки девушек… Это было движение протеста. «Зачем нужны профессора?» — восклицали студенты, считавшие, что профессорам, которые не могли больше предложить ни одной новой мысли, следовало уступить место молодежи, которой есть что сказать.

Движение Мая 68-го не столько предлагало конкретную программу решения наболевших вопросов, сколько критиковало существовавшее положение, при котором «университет готовил полицейских начальников, будущих угнетателей рабочего класса». Его вдохновляла мысль немецкого философа Герберта Маркузе, полагавшего, что в индустриальном обществе студенты составляют единственный действующий источник протеста. Сорбонна, бывшая «орудием власти», в мае 1968 г. превратилась в «народный и автономный университет Парижа». «Мы захватили в ней власть», — говорили частично занявшие ее группы студентов, пока 3 мая их не выставила полиция и в Латинском квартале не начались серьезные столкновения.

В первые недели мая, после ареста мирных демонстрантов и забастовки работников образования, запылали машины, а стычки со спецназовцами («СРС[241]…это СС!») становились все более жестокими: 10 мая наступила настоящая ночь мятежей. После нее были и другие. Но, запечатлев лишь сцены насилия, кадры хроники того времени дают искаженное представление о том, что происходило в мае 1968 г.

Та ночь ожесточенных боев на баррикадах все-таки стала первым поворотным моментом событий.

До этого профсоюзные организации и коммунистическая партия очень сдержанно, если не враждебно смотрели на мятеж студентов. «Кон-Бендит, этот немец-анархист», — так писал Жорж Марше в «Юманите». Со своей стороны, префект полиции Парижа Морис Гримо не проявил особой склонности к репрессиям. Помпиду и Пейрефитт приняли меры для разряжения обстановки, освободив задержанных и попытавшись успокоить студентов. Полиция усмотрела в этом отступление от прежних позиций. Но сильнее всего отношение к мятежу поменялось со стороны профсоюзов и политических партий. Они понемногу присоединились к нему, тем более что на правительственные меры студенты ответили наступлением, захватив символические центры города, такие, как театр «Одеон» и Офис радио и телевещания Франции[242]. Если 11 мая движение было еще изолированным, то 13-го началась всеобщая забастовка солидарности.

Таким образом, студенческое движение, вместо того чтобы породить что-то вроде антиобщества — культурного, как в США, или политического, как в Германии, — во Франции послужило движущей силой для социального движения, благодаря которому студенческий мятеж перерос в политический кризис.

Традиционная оппозиция — профсоюзы хотели контролировать это социальное движение и управлять им, тем более что оно исходило из низов и выплескивалось за свои первоначальные рамки. В ответ на революционные лозунги и захват заводов — уже 7 мая был захвачен завод в пригороде Парижа Флин — Всеобщая конфедерация труда (ВКТ) в лице своего генерального секретаря Жоржа Сеги заявила: «Всему свое время». Как и большинство политических и общественных деятелей, Сеги чувствовал себя не у дел, точно так же, как и прежние духовные наставники, с которыми перестали считаться и которые бледнели перед лицом майских событий, такие, как философы Ролан Барт и Раймон Арон. И те и другие отныне только тормозили движение, так как они были не только не у дел, но и устарели.

Действительно новым в сфере труда было то, что персональный статус людей мало изменился по сравнению с ролью предприятия в глобальной экономике. Высокотехнологичные предприятия могли заблокировать всю систему производства, поэтому классовая борьба нового типа возникала в самом сердце производственного механизма, а вовсе не среди самых малообеспеченных рабочих, как раньше. Новые требования меньше касались уровня заработной платы, количества отпускных дней и т. д. и больше — организации ответственных должностей на предприятии, в университете, на телевидении и т. д. Требования, касавшиеся пересмотра управления предприятием, сталкивались с традиционными требованиями, исходившими от рабочей массы, которая, в отличие от студентов, по понятным причинам, не нападала на общество потребления.

Это различие объясняет, почему мощная вспышка забастовок второй половины мая не привела к выработке единой программы требований. Если среди рабочих преобладали экономические и социальные требования, то требования, касавшиеся управления, были более революционными и ставили под угрозу саму организацию труда. Для руководителей предприятий эти требования не подлежали обсуждению, так же как не подлежала обсуждению возможность контроля над информацией со стороны журналистов для дирекции Офиса радио и телевещания Франции или возможность утверждать темы для исследований учеными, а не государством в Национальном центре научных исследований (CNRS[243]). Именно для того, чтобы предупредить падение социального порядка, по итогам переговоров, состоявшихся на улице Гренель 27 мая, Помпиду сделал ряд уступок экономического характера, повысив СМИГ[244], уменьшив количество рабочих часов и т. д., но не по вопросам реорганизации труда, как того желал Эдмон Мэр, возглавлявший в то время профсоюз ФДКТ.

Таким образом, профсоюзы перевели первоначальный конфликт в политическое столкновение, но с целью добиться выполнения определенных требований.

Власти долгое время оставались в стороне от событий, предоставив урегулирование конфликта силам правопорядка, которые все с большей жестокостью подавляли митинги, несмотря на отставку префекта полиции. Де Голль отказался принимать эти события всерьез и 14 мая вылетел в Румынию. Вернувшись 18 мая во Францию, он объявил, что берет ситуацию в свои руки. «Реформе — да, бардаку — нет», — заявил он. Его выступление, в котором генерал объявил о проведении референдума, было ударом мимо цели, в то время как ВКТ и коммунистическая партия, удовлетворившись Гренельскими соглашениями, хотели выйти из игры, которую они больше не контролировали.

Но основная масса отказывалась прекратить забастовку.

В атмосфере пустоты, когда власть оказалась бессильной, а экономическая жизнь прервалась, находившиеся до этого в тени левые политики решили, что пробил их час выйти на политическую сцену. Двадцать седьмого мая на большом митинге на стадионе Шарлети Национальный союз студентов Франции и Объединенная социалистическая партия во главе с Мишелем Рокаром объявили о возможности революционного решения сложившейся ситуации. Мендес-Франс, присутствовавший на собрании, не сказал ни слова. Миттеран предложил ему сформировать правительство. Коммунисты говорили о «революционном правительстве», но было не очень понятно, что они имели в виду…

Однако 29 мая стало известно, что де Голль исчез, — он отправился в Баден-Баден проверить боевой дух Массю[245], предупредив об этом только Помпиду. Генерал появился вновь неожиданно и заявил, что намерен сохранить свою власть,