История Франции - Марк Ферро

Холлидею стал главной действующей силой этой революции, пока ему на смену не пришла поп-музыка вместе с «Битлз» и Бобом Диланом. Эта музыка воспевала свободное время, прославляла конец периода принуждений — семьи, школы, работы — и отрыв от действительности, которому способствовали оглушающие динамики, наркотики и другие галлюциногенные субстанции. Музыка собирала огромные толпы на концерты, длившиеся по несколько дней, на которых растворялось различие между народной культурой и культурой элит и на которых встречались молодые люди любого социального происхождения и любой национальности, как на рок-фестивале в Вудстоке (1969).

Благодаря контрацепции, кроме всего прочего, изменились отношения между полами. Эта культурная революция поставила под сомнение как государственные институты, так и войны и жестокость революций: «Посвятить себя революции означало участвовать в папиной революции». Это поколение потребляло все подряд, осуждая при этом общество потребления, оно порицало одновременно и репрессии Пражской весны, и войну во Вьетнаме.

Между пацифизмом хиппи и их подражателей, с одной стороны, и свирепостью молодежи городских окраин, так называемых «черных курток», — с другой, было много общего. И хулиганы — дети рабочих, и хиппи — дети менеджеров, чиновников, юристов, врачей, упрекали своих родителей: первые — в том, что те только и думали, чтобы производить и потреблять, а вторые — в том, что они не смогли сами изменить общество, хотя все время возмущались его несправедливостями… «Раз вы бомбите вьетнамских детей, читая Библию, мы будем грязными, но сохраним чистыми наши души», — заявляли протестующие в Америке, и им вторили молодые французские пацифисты.

Их первые контакты с обществом происходили в лицее или в университете, программы которых, в сравнении с их контркультурой, были совершенно не приспособлены к реальным условиям существования и являли собой утверждение социокультурной системы, увековечивавшей господство доминирующих классов. Демократизация образования казалась лишь средством отвлечения, так как масса студентов, не показавших лучшие результаты в момент, выбранный руководителями, отсеивалась и не могла продолжать обучение. Как правило, это были те студенты, которые страдали из-за отсутствия культурного наследства (например, будущие социологи Пьер Бурдьё и Жан Клод Пассерон). Никакой системы переподготовки для них не существовало, поэтому любой провал для них был необратимым.

В 1965–1970 гг. возмущение огромной массы двадцатилетней молодежи, исключенной из системы образования, приобрело политический характер и проявило себя в тех самых местах, в которых она впервые могла констатировать, что великие принципы, отстаиваемые на словах политическими деятелями, судьями, профессорами, на деле не выполнялись. В первую очередь это касалось профессоров, продолжавших повторять программы, написанные в другую эпоху и для других людей, даже не задаваясь вопросом о содержании, полезности и значении старых университетских обычаев. В глазах молодежи эти преподаватели оказывались в роли угнетателей, но особенного типа — не отдававших себе отчета в своей роли, так как их авторитет опирался на монополизацию обладания знанием, на мальтузианском подходе к университетскому конкурсу, призванному «сохранить уровень» за счет ограничений. Таким образом университет становился местом, где происходило не только осознание проблемы, но и превращение ее в политическое действие: именно здесь ощущалась необходимость глобального воздействия на общество.

Так объясняется возрождение всех революционных, левацких течений в университетах развитых стран — в Беркли, Берлине, Париже. Эти течения поставили под сомнение традиционные формы политики и воплощавшие эти формы политические партии, которые доказали свою несостоятельность.

СМЕНА ЭПОХИ

Голлисты после де Голля

Следует ли говорить о «голлизме» или «голлистах» после отставки Шарля де Голля и его смерти в 1970 г.?

В истории определенных политических сил, возводящих свою «родословную» к генералу, поразительно то, что, подобно фениксу, они каждый раз возрождались, но каждый раз под новым названием. У этих сил было пять разных названий при де Голле, три — после его смерти. Сначала речь шла о партии РПФ, основанной де Голлем в 1947 г., ее сменила партия ЮРАС [246] Жака Шабан-Дельмаса, затем, в 1958 г., ЮНР[247] Роже Фрея, ЮНР-ЮДТ[248] Жака Бомеля в 1962 г., ЮД Пятой республики[249] Робера Пужада в 1968 г., ЮДР [250] Рене Томасини в 1971 г., ОПР («Объединение в поддержку Республики») Жака Ширака в 1976 г. и решение вновь вернуться к РПФ по желанию Филиппа Сегена в 1998 г., правда, «Объединение французского народа» превратилось в… «Объединение за Францию»[251] Шарля Паскуа.

«Союз» и «объединение» — эти два термина по очереди присутствовали в названии партии, которое выбиралось голлистами для самодентификации.

Однако, не считая момента Освобождения и окончания войны в Алжире, де Голль и голлисты были далеки от того, чтобы быть воплощением объединения: они воспринимались как правая партия и в 1947 г. — по оценке 52 процентов французов, и сегодня — по мнению 58 процентов. Это определение голлисты с убеждением отвергали, однако оно продолжает существовать.

Конечно, это живучее мнение в каком-то смысле парадоксально, если вспомнить, что именно де Голль принял закон о создании системы социального обеспечения, включил в программу своего правительства планирование экономики и национализацию, дал женщинам право голоса, сделал независимыми африканские колонии, включая Алжир, т. е. осуществил те меры, о которых всегда говорили левые.

Как же объяснить, что у этого парадокса столь долгая жизнь?

В первые времена правления самого де Голля — сразу после Освобождения — стереотипы антимилитаристской традиции, конечно, могли играть против генерала, находившегося у власти; его охотнее сравнивали с Буланже, чем с Бонапартом. Его неприятие режима партий было воспринято как враждебность по отношению к Республике — несмотря на то, что именно он ее восстановил. Такую же непоследовательность мы встречаем и пятнадцать лет спустя, во время деколонизации Африки и установления мира в Алжире. Оказавшись в невыгодном положении, левые партии с трудом признали заслугу де Голля в деле деколонизации, в то время как они не скупились на похвалы Мендес-Франсу, положившему конец войне в Индокитае.

Что касается социальных и экономических мер, принятых