Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

народного духа»[1752], «у этой ядовитой, поистине инородной публики»[1753] по большей части еврейские.

Цензура в 1960-е, разумеется, не дремала, о многом приходилось говорить обиняками, но читать между строк тогда все были обучены, и, почувствовав запашок ксенофобии, с Л., как и со следовавшими в его кильватере В. Чалмаевым, А. Ланщиковым, С. Котенко, В. Петелиным, вступили в бой — А. Дементьев в статье «О традициях и народности» (Новый мир. 1969. № 4), А. Яковлев в статье «Против антиисторизма» (Литературная газета, 15 ноября 1972 года), написанными, увы, на кондовом марксистском волапюке[1754].

Что же касается власти, то она ревнителей православия, самодержавия и народности, против ожидания, не защитила, даже, наоборот, развернула гонения против «русопятов», и у них, — вспоминает Л., — то ли возникло, то ли окрепло ощущение, что не только в «жидовствующем» Союзе писателей, но и «наверху действовала пятая колонна с просионистской, проамериканской идеологической обслугой»[1755], которая «готовилась к захвату власти изнутри, в недрах ЦК (усилиями всяческих сионистских „помощников“, „экспертов“, „консультантов“), с помощью амбивалентной марксистско-ленинской идеологии разлагая государственные устои»[1756].

Первым сокрушительным поражением в войне за русскую идею стал, — в этой логике, — приход к власти «сиониста»[1757] Ю. Андропова, который тут же дал распоряжение секретарю ЦК М. Зимянину[1758] и его «клевретам» разгромить лобановскую статью «Освобождение» (Волга. 1982. № 10). Ну а дальше… Дальше, как закономерное продолжение андроповщины, «пятнистый» Горбачев, дальше Ельцин, а «то, что цель ельцинского режима — геноцид народа, должно быть сегодня совершенно очевидно уже для всех»[1759].

Да и о более поздних временах в Эрефии, — как люди этого склада обычно называют современную Россию, — сказать Л. ничего хорошего не мог: «сионисты-экстремисты ныне — и в Кремле, и везде. Еврейский вопрос ныне поставлен во главу угла нашего существования» (из интервью газете «Завтра». 2002. № 7)[1760].

И понятно, что, пока хватало сил, Л. не только руководил мастер-классом прозы в Литературном институте, став старейшим его профессором (1963–2014), но и вел в печати бои за свои убеждения, а у этих убеждений «определяющим словом здесь будет русскость»[1761]. Подкрепленная в поздние уже годы пристальным интересом к деятельности Сталина и составленная им книга «Сталин. В воспоминаниях современников и документах эпохи» недаром замыкается словами о. Дмитрия Дудко:

Наши патриархи, особенно Сергий и Алексий, называли Сталина богоданным вождем… Да, Сталин сохранил Россию, показал, что она значит для всего мира… Поэтому я, как православный христианин и русский патриот, низко кланяюсь Сталину[1762].

Студенты — хотя и не все, наверное, — Л. любили. И соратники по идеологической войне ценили его очень высоко: «Мощная фигура в русской культурной жизни» (В. Личутин), «Быть Михаилом Лобановым — это звание повыше, чем быть Героем России» (В. Бондаренко), «Для русской молодежи он стал одним из любимых авторов, его статьи и книги мы читали в первую очередь» (О. Платонов).

Охотно допускаю, что и сейчас читают. Но только те, для кого, как для самого Л.,

национальная идея — это не академическая болтовня о «соборности», «общечеловеческой отзывчивости» (довольно с нас этих «общечеловеческих ценностей»), национальная идея — это борьба не на жизнь, а на смерть с нашими врагами, уничтожающими нас как нацию. Вот тогда-то и вздрогнут наши недруги, когда не только услышат, но и уверятся, что это не шутки, а настоящая война.

Тогда как остальным Л. если и памятен, то лишь как первый наставник Виктора Пелевина.

Соч.: Страницы памятного. М.: Современник, 1988; А. Н. Островский. М.: Молодая гвардия, 1989 (Жизнь замечательных людей); Великий государственник: Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи. М., 1995, 2002, 2008, 2013; В сражении и любви. Трифонов Печенгский монастырь, 2003; Оболганная империя. М.: Алгоритм, 2003, 2008; С. Т. Аксаков. М.: Молодая гвардия, 2005 (Жизнь замечательных людей); Твердыня духа. М.: Институт русской цивилизации, 2010.

Лит.: В шесть часов вечера каждый вторник: Семинар Михаила Лобанова в Литературном институте. М.: Лит. ин-т им. А. М. Горького, 2013.

Лотман Юрий Михайлович (1922–1993)

Гении всегда редкость. Среди филологов их всего два-три, ну четыре на столетие, и Л. безусловно в этом ряду.

Путь в науку пришлось, правда, отложить на шесть лет. В октябре 1940-го Л. со второго курса Ленинградского университета призвали в армию, а вскоре и война, которую он прошел связистом в артиллерийских полках, был контужен, награжден орденами Красной Звезды, Отечественной войны, медалями «За отвагу» и многими другими, так что восстановился на втором курсе только в 1946-м.

И… Уже 18 декабря 1948 года профессор Н. Мордовченко пишет о нем профессору Ю. Оксману:

Ю. Лотман — участник моего семинара, необыкновенно талантливый и одаренный юноша, каких я еще никогда не встречал. Он занимается масонами, Карамзиным, Радищевым, но сейчас — больше всего масонами. Прошлогодний доклад о карамзинском «Вестнике Европы» меня совершенно потряс[1763].

А когда Л. среди масонских бумаг нашел, перевел, расшифровал, откомментировал и опубликовал в «Вестнике Ленинградского университета» (1949. № 7) устав преддекабристского общества «Краткие наставления русским рыцарям», то и профессор В. Базанов сказал: «Этот мальчик уже обеспечил себе почетное место в науке»[1764]. Да и сам Л. вспоминал, что кандидатская диссертация «А. Н. Радищев в борьбе с общественно-политическими воззрениями и дворянской эстетикой Н. М. Карамзина» была им «фактически написана еще в студенческие годы», а «к моменту защиты кандидатской у меня уже практически была готова докторская»[1765].

С защитами тоже, впрочем, пришлось повременить: в аспирантуру ему, еврею, хотя и орденоносцу, хотя и члену партии с 1943 года, ходу не было, так что, помыкавшись, трудоустроиться удалось лишь старшим преподавателем Учительского института в Тарту. А дальше получение искомой кандидатской степени (1952), переход на штатную работу в Тартуский университет (1954), докторская защита (1961), заведование кафедрой русской литературы (1960–1977), которая при Л. стала одним из главных, если не главным центром отечественной филологии.

Это было время, когда в противостоянии с нормативным советским литературоведением истинное литературоведение, наследующее формальной школе, — по словам Л., —

принципиально отказалось от глобальных идей и головокружительных обобщений. «Приличными» считались те исследования, заглавия которых начинались сакраментальной формулой: «К вопросу о…» или «Несколько вводных замечаний к проблеме…» <…> Литературоведение вступило в период увлечения конкретными, строго обоснованными, но слишком частными разысканиями[1766].

Среди 800 работ Л. таких конкретных, хотя «слишком частных разысканий» десятки, если не сотни. Однако масштаб его личности был таков, и жадное внимание к открытиям в смежных отраслям знания не только в стране, но и за ее пределами, таково, что уже к началу 1960-х годов он —