Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

стихотворение «Песня о ветре» и… Он дружит с модными тогда у поэтов чекистами, модный пересмешник А. Архангельский посвящает ему пародию, а не менее модные Кукрыниксы карикатуры, Л. ценят Маяковский и Пастернак, второй сборник стихов «Мускул» (1929) принимается его старшими и младшими товарищами с восторгом.

«Ты вообще, чудак, — писал ему Н. Тихонов, — не понимаешь одного: что ты удачнейший в мире человек. Удача идет впереди и сзади тебя. Удача идет к тебе, как военная форма, простая и все же изумительная»[1778].

Когда же с начала 1930-х — и по призыву партии, и по личному порыву — Л. начинает ездить по стране (Урал, Закавказье и, в особенности, Средняя Азия), то возвращается из странствий к «большевикам пустыни и весны»[1779] не только с ворохами стихов, но и со шлейфом романтических легенд, без зазоров освоив амплуа поэта-авантюриста, «советского Киплинга».

Вполне, впрочем, законопослушного. Во всяком случае, из попавшего у начальства под подозрение ЛЦК он (вместе с Э. Багрицким) вовремя переходит в проверенный РАПП, становится в 1931 году членом редколлегии военно-литературного журнала «ЛОКАФ», позднее переименованного в «Знамя», а когда расформировывают и проштрафившийся РАПП, выступает на I съезде советских писателей (1934) с речью, которая, — по словам И. Сельвинского, — являла собою «странную смесь искренности и казенщины»[1780]. И во всяком случае, когда в стране начинает разворачиваться Большой Террор, Л. не только ставит свою фамилию под расстрельными письмами, но помещает сначала в «Правде» (25 января 1937 года), потом в журнале «Молодая гвардия» (1937. № 2) стихи, где есть и такие строки: «Душно стало? Дрогнули коленки? / Ничего не видно впереди? / К стенке подлецов, к последней стенке! / Пусть слова замрут у них в груди!..»

Конечно, кого-то эти рифмованные призывы оттолкнули сразу. «Что бы после ни писал Луговской, ничто не смоет подлости этого стихотворения, невиданного в традициях русской поэзии»[1781], — так прокомментировал его А. Гладков в дневниковой записи от 20 апреля того же года. Но, увы, такого рода стихи печатали тогда многие — еще и из страха самим угодить в мясорубку[1782].

Вот и советского Киплинга эта участь не совсем миновала. Сначала, 25 апреля 1937 года, президиум правления ССП в специальном постановлении квалифицирует его стихи 9–11–14-летней давности, неосторожно включенные в «Однотомник» (1935), как непростительную «политическую ошибку» — и Л. мечется в надежде, что влиятельные друзья за него заступятся, а когда никто не заступился, немедленно печатает в «Знамени» (№ 6) покаянную статью «О моих ошибках». Казалось бы, пронесло? Так нет же, добрый вроде бы знакомец В. Катаев фельетоном «Выдохи и вдохи» бьет его в предпраздничном номере «Правды» (5 ноября) за стихи совсем новые, к тому же барабанно-правоверные, доказывая, что они «халтура или еще хуже», «неувядаемой образчик пошлости и политической безответственности».

Больше крупных неприятностей у Л. не было. Но, можно предположить, ему и этого ужаса хватило, чтобы в первый раз надломиться.

Уверенность в себе возвращается к Л. лишь через год с лишним, когда 31 января 1939 года в списке 172 писателей, отмеченных правительственными наградами, он находит и свое имя, и пусть орден невелик — всего лишь «Знак Почета»[1783], как и у его совсем молодых учеников М. Алигер, К. Симонова, Е. Долматовского, но это означает прощение. Вдвойне усиленное тем, что в сентябре перед началом похода на Западную Украину нарком Ворошилов присваивает ему воинское звание интенданта 1-го ранга, то есть, — как хвастается поэт, — полковника.

Л. вновь пишет стихи, и среди них прославленную «Курсантскую венгерку» (1940), с прежним блеском ведет семинар в Литературном институте, жадно расспрашивает С. Наровчатова и М. Луконина, вернувшихся с незнаменитой финской войны.

Ведь будет еще настоящая, большая война! Вот только для Л. она продлится меньше недели: поезд, в котором он 27 июня отправится к линии фронта, 1 июля попадет под чудовищную бомбежку, и этого смертного ужаса бравый сорокалетний полковник уже не перенесет и никогда не избудет. Дальнейшее известно: комиссование по полной, унылое прозябание в ташкентской, затем алма-атинской эвакуации и жалость друзей, ранящая больше, чем кривотолки недругов.

После войны он вновь берется за перо, но стихи из циклов «Граница» (1949–1954) и «Украина» (1953–1954), — как сообщает биограф Л., — «действительно никуда не годны — хуже стихов, чем эти, он никогда не писал»[1784]. И жилось ему, в разгар антисемитской кампании вычищенному из Литинститута за пьянство и, как тогда говорили, «бытовое разложение», конечно, туго. К высоким званиям поэта, мастера будто пристает эпитет «бывший», но не навсегда.

Здоровье и кураж уже больше не вернутся, зато на самом излете вернутся вдохновение и воля. Л. принимает деятельное участие в создании журнала «Москва», пишет разогретые оптимизмом статьи о том, что после XX съезда «пришло время для нового рывка вперед в нашей поэзии»[1785], подает оказавшуюся очень востребованной идею о ежегодном проведении в стране Дней поэзии. А главное — выпускает ударную книгу лирики «Солнцеворот» (1956) и — еще более главное — собирает и распечатывает по журналам давно копившуюся книгу поэм «Середина века».

Отдельным изданием она выйдет только в 1958-м, уже после смерти поэта, оставшись и его завещанием, и, наверное, наиболее величественным по замыслу и воплощению памятником тем советским людям, что, пройдя самые жестокие испытания, восприняли сталинизм как чудовищное помрачение, но до конца остались верны и идеалам революции, и ленинскому завету.

Перечитывают ли сейчас эту книгу? Знает ли новое поколение этого поэта?

Соч.: Собр. соч.: В 3 т. М.: Худож. лит., 1988–1989; «Мне кажется, я прожил десять жизней». М.: Время, 2002; Пока капкан судьбы не щелкнул…: Стихи. М.: Молодая гвардия, 2015.

Лит.: Страницы воспоминаний о Луговском. М.: Сов. писатель, 1962; Левин Л. Владимир Луговской: Книга о поэте. М.: Сов. писатель, 1972; Прилепин З. Непохожие поэты. Трагедии и судьбы большевистской эпохи: Анатолий Мариенгоф, Борис Корнилов, Владимир Луговской. М.: Молодая гвардия, 2015 (Жизнь замечательных людей).

Луи Виктор (Виталий Евгеньевич) (1928–1992)

В биографии Л. все предположительно: дата рождения[1786], имя, фамилия[1787], национальность, социальное происхождение, образование, род занятий.

Принято считать, что в 1944 году (то есть в 16-летнем возрасте?) он начал работать в составе обслуживающего персонала различных иностранных посольств в Москве, а в 1946 году (по другим данным, в начале 1950-х) был арестован и отправлен в лагерь. За что? По обвинению в шпионаже, — говорят одни источники[1788]. За спекуляцию, — свидетельствуют другие. «Его уголовное дело заключалось в том, что он торговал валютой в кругу латиноамериканцев», — утверждает А. Белинков, познакомившийся с Л. в североказахстанском лагере летом 1954