Прощённые - Юлия Эрнестовна Врубель

его внешности не много, пусть и не без чертовщинки, но… Он отличался мужественной красотой, и эта мужественность уже в отроческие годы легко угадывалась во всей натуре. Отрок казался не по возрасту серьёзным, и в устремлениях как будто правильным. Нет, не примерным, как Алёшенька, однако… Потасовок Михаил не затевал, однако их участником бывал нередко, отстаивая младшенького брата, Федю. А тот по части всяческой бузы был пребольшой охотник. Миша братишку защищал, зато потом давал свою науку, и тумаков по-родственному не жалел. Впрочем, и тех, как выяснилось после, было мало… В товарищах Миша был искренне любим. Было в нём нечто, вызывающее уважение. Да и наставники претензий к Михаилу не имели.

Аббат Николь, был педагогом, имеющим талант от Бога. Он часто, с удовольствием, вёл долгие беседы с подопечными.

– Благая цель оправдывает средства, – учил он отроков, поднявши палец, – однако и границ дозволенного забывать не стоит. Да помнить, что тропинку к сердцу противника возможно проложить добром. – Аббат расхаживал по классной комнате, время от времени ласково поглаживая по голове кого-то из учеников. – Однако, надо приложить старания, дабы заполучить внимание и благосклонность нужных людей. Не стоит говорить им прямо про дурное в их поступке, а лучше предложить приличествующее объяснение тому, что вынудило их к совершению его.

– Особое искусство, – поучал их аббат в другой раз, – есть ведение спора. Не всегда нужно выиграть в споре, даже если ты прав. Случается, что стоит затеять диспут с человеком, имея целью проиграть ему. Тем самым снискать доверие и расположение последнего, а значит – и подготовить себе более важную победу в будущем…

Как-то коротая вечер в опрятной комнатке Алёшеньки, Миша попытался обсудить с ним недавние слова наставника.

– Да разве этак делать хорошо? – спросил он брата. – И что это, если не лицемерие?

– Ну отчего же лицемерие? – пожал плечами Алексей. – Скорей – искусство дипломатии. Иезуиты, пользуясь такой наукой, покоряют сердца и умы самых высокопоставленных людей Европы. А далее, на подготовленной и благодатной почве, продолжают преданно служить своему делу.

Но здравые суждения Алёши всё-таки не убедили Михаила. И потому ответ на мучающие его вопросы он стал искать в библиотечных книгах. А книг в собрании пансиона хранилось великое множество. В читальном зале отрок сиживал часами. Однако, выбор чтения им совершался несколько… своеобразно. Заглядывая юноше через плечо, мы бы увидели в его руках прелюбопытные,  хотя и специальные издания:

«Книга уставов вольных каменщиков». Пылившийся до этого годами журнал «Свободнокаменщецкий магазин» с философическими рассуждениями и стихами…

«Не будь игрой презренной лести,

О ты, кто силен и велик!

Прольется сладкий мед устами,

Когда тебе предстанет льстец:

Престолы лестью сокрушались,

Погибли многие от ней;

Которы правдой украшались,

Не знали в жизни горьких дней.»

Звали поэта, как и его самого – Михаилом. Михаилом Херасковым. Вскоре Миша знал на память многие его стихи…

«Не будь породой здесь тщеславен,

Ни пышностью своих чинов,

У нас и царь со всеми равен,

И нет ласкающих рабов.

Сердец, масонских не прельщает

Ни самый блеск земных царей,

Нас добродетель украшает

Превыше гордых всех властей!

Не славь высокую породу,

Коль нет рассудка, ни наук;

Какая польза в том народу,

Что ты мужей великих внук?» ( стихи Хераскова – прим.)

Поэт, будучи Мише совершенно незнакомым, как будто понимал его… В том оказалось более самообмана.

Глава 18. Тесен, тесен Петербург

Екатерина Владимировна Новосильцева  за ограниченный отрезок времени успела дважды испытать немаленькое удивление…

Так, поначалу пожилая дама была серьёзно озадачена вручённым ей письмом от Шарлеманя. Она пыталась, в поисках ответа, припомнить всю последнюю беседу с ним – и внятного ответа не нашлось. Но, не единожды доверив Шарлеманю сокровенное, она решила доверяться до конца. И, не откладывая, Екатерина Владимировна составила послание графине, распорядившись о его незамедлительной отправке.

А следующим утром ей доложили о приходе двух нежданных визитёров. Нежданных, но не слишком неприятных… С этой весьма своеобразной парой она была знакома ранее – давным-давно.

– Просите.

Княгиня Серафима Фёдоровна за годы заметно сдала, хотя отчаянно старалась молодиться – и это придавало её облику какую-то печальную комичность. Сам князь ещё сильнее поседел, да располнел – но в целом был почти таким же – с неунывающей лукавой миной, всегда готовый на любую каверзу… Когда-то он, из-за своих дурных пристрастий имел сомнительную славу. Теперь, с годами, Лаховской остепенился, словно в награду за долготерпение жены.

– Екатерина Владимировна! Здравствуйте, душенька!

Княгиня быстрыми шагами приблизилась, чтобы прижаться напудренной щекой к её щеке. Князь церемонно наклонился к ручке. Затем гости присели, а хозяйка, дав наскоро распоряжение горничной, устроилась на маленькой софе напротив них. Не слишком утруждаясь на привычные для случая любезности, князь Пётр Александрович сказал:

– Не скрою, был изрядно удивлён вашим внезапным появлением в Петербурге. Давно вы нас не навещали.

– Да ведь нас с князюшкой так и не навестили. – Серафима Фёдоровна взмахнула с укоризной маленькой рукой. – А мы, отчаявшись дождаться, сами нагрянули, когда услышали о вашем появлении в столице.

 Хозяйка, выслушав, кивнула с ласковой улыбкой. Потом заметила:

– Я, право, думала – меня уже не вспомнят… Неужто в Петербурге нет новостей важней визита старой дамы? Столица, стало быть, теперь не та… Да неужели здесь невесело?

– В столице нынче суетно. А что касательно веселья… – Князь призадумался. – Веселье вроде то же – балы и маскерады, однако прежнего размаха больше нет. А лёгкость, вкус, изысканность – всё то былое упоенье жизнью, будто совсем уходит.

– Вы рассуждаете, как судят старики! – княгиня Серафима Фёдоровна вскинула было с возмущеньем подбородок, блеснула влажными глазами… Ну а потом вздохнула с обречённостью и успокоилась.

– А, впрочем, наше общество теперь не то. В нём нет и следа от былой безмятежности… – Княгиня без намёка на кокетства слегка закусила губу. –  Признаюсь – временами меня тянет вспомнить прошлое. Перечитать старые письма, перелистать альбомы… Коснуться сломанного веера в укромном сундуке. Мы были безмятежны и легки… как бабочки.

– От безмятежности решили разыграть мятежность, – заметил князь, поморщившись. – Понтёр был шулером, каре – дурным раскладом. Вся безмятежность кончилась смятежностью – кого-то смяло, а иных смелО. Простите, неудачно скаламбурил. – Он виновато улыбнулся. – Я ведь, голубушка, давно не тот. Был весел и остёр, а стал брюзглив, да желчен.

Беседа  ушла из весёлого русла. Екатерина Владимировна, заглядывая старому приятелю в глаза, накрыла его пухлую ладонь своей рукой.

– Все мы немало настрадались.

И  встретила его ответный взгляд.

Тут, несколько некстати, подали кофейник, принесли пирожные и фрукты. Для князя подали ещё и запотевший маленький графин. За паузой