Прощённые - Юлия Эрнестовна Врубель

имением (предполагаю, что растратчик), или какой-то ловкий проходимец, который втёрся в доверие к даме ради своих корыстных целей? – предположил Петруша.

– Сначала я перескажу тебе, всё, что запомнил из беседы с Новосильцевой, а ты послушай и попробуй сделать выводы.

И Шарлемань продолжил, стараясь не пропустить сколько-нибудь значимых деталей.

Пётр выслушал рассказ Иосифа Ивановича, не перебивая. Затем задумчиво потрогал гладко бритый подбородок…

– Да, всё как будто бы неплохо сходится. Однако же – духовное лицо…

– Известно, что Анна Орлова-Чесменская отправилась жить в монастырь как раз по совершению паломничества. Он сам её на это и благословил. Теперь паломница с ним и душой и капиталами. Конечно, жертвовать на монастырь похвально. Но лишних капиталов, как известно, не бывает. Я думаю, что от её кузины он ожидал того же… Но Новосильцева надежд не оправдала, и своего наставника, к его несчастью, недопоняла…

– Да, этот отче Фотий – тот ещё субъект! Но вы, признаться, тоже хороши, ежели знали и молчали.

– Я, Петенька, думал, что как-нибудь всё обойдётся. Что осознав тщету своих усилий, он успокоится… Но более всего боялся ошибиться…

Подозревал-то я его давно, пусть и с большой опаской… Подумал сразу,  как услышал про старую историю с кадетским корпусом. Что ныне преподобный в Петербурге нежеланный гость…

– Вот потому он вам и не представился, а объяснил причину своего инкогнито примерно в том же духе. И здесь, в столице отче обретается негласно.

– Сочувствующие у него, конечно, есть. Я думаю, что их не мало – и во влиятельных кругах, и в высшем свете. Ведь преподобный Фотий – «старец», принявший страдания за веру. Такие свою публику  всегда имеют.

Пётр утвердительно кивнул.

– Дело известное. Это в России ещё от протопопа Аввакума повелось. У нас страдальцев и великомучеников любят. Каждому сыщется толпа поклонниц, готовых ноги омывать – горючими слезами и елеем.

– Да, кстати, о поклонницах. Я голову себе ломал, не мог понять, что связывает отче Фотия с купцом. И кто мог надавить на самого Сапожникова по просьбе преподобного. А на поверку оказалось всё и вовсе просто.

Здесь Шарлемань немного помолчал, поморщился – с досады, и от ноющих ожогов.

– Возьмём ту же известную историю сестёр Орловых… Пожалуй, что и этого примера будет вполне достаточно.

Пётр усмехнулся понимающе, и тут же постарался усадить Иосифа Ивановича поудобнее. Тот, облокотившись на подушки, уверенно продолжил:

– Так что насчёт воздействия на дамскую натуру наш преподобный пребольшой специалист. Сапожникова Пелагея Ивановна, особа легковерная. Такую впечатлить не сложно, а уж умеючи… Муж, вероятно, всем её капризам потакает. Вот вам и ниточка!

– Да ниточка, поди, с морской канат. Теперь бы знать, что с этим делать…

– Я думаю, при нашем небогатом выборе, начнём мы вот с чего.

К концу того же дня было составлено и вручено означенному адресату (конечно, не без расторопного Петра) занятное письмо:

«Милостивая государыня Екатерина Владимировна!

Позволив себе дерзость обеспокоить Вас посланием, я вынужденно обращаюсь с просьбой. Прошу поверить в то, что обстоятельства, подвигшие меня писать, весьма серьёзны. По получении ответа, я обещаю дать подробнейшие объяснения. Теперь могу сказать одно – вопрос прямо касается нашего дела. Молю Вас срочно написать сестре, графине Анне Алексеевне, дабы узнать, не покидал ли преподобный Фотий святой обители за две последние недели. Ответа ожидаю с нетерпением.

Ваш преданный слуга Иосиф Шарлемань.»

Глава 17. В том было более самообмана

Отец Михаила, граф Фёдор Григорьевич, был по натуре человеком беззаботным и весёлым. Лёгкость характера графа послужила причиной тому, что Михаил уродился бастардом, а говоря по-русски – байстрюком, таким же, как и остальные дети в отцовском доме. Фёдор Григорьевич прижил своих отпрысков от двух матерей – и ни с одной из своих Дульсиней не венчался. Граф обожал вольную жизнь, не пропускал красивых женщин и был из тех, людей, которые живут одной минутой. Именно так Фёдор Григорьевич и жил, долгое время не имея собственного дома, и поочерёдно гостил у своих братьев – Алексея и Владимира. Однако, обзаведясь потомством, наш граф остепенился. Вскорости он обзавёлся-таки собственным гнездом, точнее – внушительным дворцом, который выстроил на берегу Москва-реки, а после обустроил подмосковное имение, чудесную усадьбу «Нерастанное», неподалёку от имения брата Владимира – «Отрады». Бывало, братья, собравшись вместе, да взяв с собой племянников устраивали, ради забавы, охоту на зайцев. В те времена все они чувствовали себя одной большой и дружной семьёй, достойными наследниками славных предков.

Надо сказать, что поначалу дети Фёдора Григорьевича, как незаконнорожденные, официально значились воспитанниками. Однако граф, незадолго перед кончиной, добился для своих детей наследного дворянства с правом носить его фамилию, хотя без титула. Титулы им предстояло заслужить самим, за свои собственные подвиги перед Отечеством, что было справедливо. При этом отец посчитал своим долгом ещё и подготовить будущее сыновей определённым способом. И потому, после положенного возраста, Михаил и два его брата – Алексей и Фёдор, были отправлены на обучение некий престижный дворянский пансион.

Пансионом управлял француз по имени Шарль Доминик Николь, аббат и представитель весьма известного в Европе ордена иезуитов… Аббат Николь был личностью неординарной, имел высоких покровителей в самых влиятельных кругах Европы, а его пансион принимал в свои стены только отпрысков высшей аристократии. Мало того – учёба в этом пансионе стоила настолько дорого, что лишь немногие, даже в среде аристократов, могли пристроить своё чадо под аббатское крыло. И тем не менее, от жаждущих учиться не было отбоя, а всех птенцов аббатова гнезда в будущем ждали соблазнительные перспективы.

Здесь, в пансионе Николя, вскоре стали проявляться задатки братьев. Больше других казался счастлив их новым положением Алёша.

Алёша был двумя годами старше Михаила, и братья сызмальства между собой дружили. Но внешне, а особенно натурой, они казались совершенно непохожи. Первый был явно недурён собой – светловолосый и голубоглазый, улыбчивый, с приятными манерами и мягким мелодичным голосом, он походил на ангела. Со старшими он вёл себя почтительно, науками овладевал легко, был аккуратен и прилежен, а потому наставники и даже сам Николь частенько ставили Алёшеньку в пример всем прочим. А прочие – ровесники Алёши, приятельствовали с ним – без раздражения, но и без пылкой дружбы. Другого он от них и не желал. И потому, единственным близким товарищем для Алексея оставался Михаил.

Миша был отроком иного склада: темноволосый, круглолицый, статный – таких в народе называли «кровь с молоком». Он, как и старший брат, был без сомнения, хорош собой. Но не по-ангельски. Хотя и демонического было в