Прощённые - Юлия Эрнестовна Врубель

скрытен.

(Иосиф Иванович мелко затряс головой, как будто избавляясь от жужжащей мухи. Уж больно не хотелось подвергать сомнениям возникшую симпатию. Купец Сапожников его к себе весьма располагал).

…И скрытен и хитёр. Ну так известно, что сословие, поди, не простотой ума живёт. От простодушия большого капитала-то не сделать.

Сапожников умён, рассудочен и осторожен. Предположить, чтоб этот человек стал исполнять чужую волю? Конечно, слишком маловероятно. Скорее, здесь возможен некий сговор. А если сговор – с кем?  Но главное – ради чего? Загадка-то никак не разрешилась…

Он приподнял сползший на лоб цилиндр.

– А, впрочем, мне до этого нет никакого дела! – и с наслаждением вздохнул. Зевнул… И всё равно вернулся к прежним мыслям.

– Да вроде всех и перебрал, все господа вполне достойные…

Тут Шарлемань прикрыл глаза. Припомнил.

– Ах, да, ещё профессор. Милейший господин в пенсне. ( Сразу представил его облик, ухмыльнулся.)

– Но тут всё просто – доктор ищет новых пациентов. Не без предвзятости, конечно, а побогаче. Да ведь мы все так и живём. Все люди слабые – куда как прав хозяин.

И снова вспомнился Сапожников – как будто благодушное лицо, неспешный говорок, глаза не без лукавства… прищуренные.

«Ответственность и осторожность. Совесть и страх.»

Страх или совесть –  что кому важнее? Вот в чём вопрос.

И архитектор, под порывом ветра, поёжился, закутался в шинель.

«Да вы так не волнуйтесь, Шарлемань.»

Действительно, этак ещё немного и – к доктору Браженскому. А тот уж будет рад! Ах, доктор! Доктор… За завтраком Браженский был на почётном месте, рядом с хозяином. А это значит, что такого лекаря, как он, заполучить непросто. Но вёл себя профессор, как-то странно. Или хитро. Если подумать – он не говорил – играл… Зачем-то показал свой интерес к давней дуэли: «– Я полагаю из-за женщины, ля фам?» Ведь разговор тогда и завязался. Ещё… Он будто прятал под пенсне глаза.

Коляска резко, с брызгами и стуком, свернула в переулок. И Шарлемань как будто пришёл в себя.

– Возможно, что я попросту сгущаю краски. К тому же, думать скверно о малознакомых людях нехорошо. Ведь так и упырей ловить возьмёшься, не ровен час. Что не смешно – нелепо. Разумней просто делать своё дело – а там подскажет Бог.

Подумал к месту. Коляска следовала по Большой Конюшенной и, проезжая мимо Мариинской церкви, он выглянул, и, сняв цилиндр, осенил себя крестом. Несколько брызг попало на макушку, на щёки.

«Весна!» – подумал архитектор и повеселел.

Приободрившийся, даже почти спокойный, Иосиф Шарлемань прибыл домой. Переоделся в домашнее платье, затем уединился в кабинете. Там, как всегда, царил порядок, поддерживаемый с педантичностью: недавние проекты, в аккуратных папках, расставлены на верхних полках стеллажа, ниже – по давности, совсем внизу, за дверцами, – архив. В узком стенном шкафу теснились кофры; в конторке – стопки из журналов и газет, отдельно – папки с документами и переписка… На письменном столе – только чернильница и готовальня. Во всём – рациональность и простота, покой и основательность.

Сегодня он не захотел работать. Да, собственно, на то и воскресенье. Провёл остаток дня в спокойной праздности, лениво пролистал журналы, перечитал недавние послания. Потом, за ужином, посплетничал с Петром… А после принял сонных капель и лёг в постель.

Тем ранним утром, наступивший понедельник был, по обыкновению, будничным и тихим. Покуда, после кофея, Иосиф Шарлемань не потянул за ручку кабинета…

И вдруг – как будто бы наотмашь, внезапным сквозняком ударило в лицо. Дверь, распахнувшаяся с неожиданным порывом, ушибла лоб. Хозяин, потирая ноющее место, шагнул через порог и оказался в кабинете. Там, прямо перед ним, в стекле окна, большой прорехой с острыми краями бесстыдно красовалась свежая дыра. Он, в отупении, разглядывал её почти с минуту, пока не опустил глаза на стол. В центре стола лежала на боку чернильница; под ней неряшливо темнело впитавшееся в скатерть черное пятно… Рядом с чернильницей нахально восседал увесистый булыжник, обёрнутый в измятый лист бумаги. Выпячивая из-под листа щербатый край, булыжник с вызовом взирал на Шарлеманя.

Глава 15. Угроза, и не шуточная

«Вы не прислушались к совету касательно известного заказа. Я с вами не шутил и отступаться не намерен. Не понимая всю серьёзность дела, вы вынуждаете меня прибегнуть к крайним мерам. Однако, я даю вам шанс. Вы вправе изменить решение, но не поздней сегодняшнего дня, – с тем, чтобы избежать в дальнейшим тягостных последствий. Сигнал о соглашении – раздвинутые шторы и выставленная на окно горящая свеча. Окно – любое, выходящее из ваших помещений на проспект. Проделать это следует за два часа до полуночи. Советую явить благоразумие.»

Листок подпрыгивал от крупной дрожи в холодных и влажных от пота руках. Несчастный Шарлемань ловил глазами разбегавшиеся строки – неровные, с трудом построенные в шаткие ряды из неуклюжих, кособоких буквиц. Хотя смысл написанного был понятен, сознание противилось принять сам факт существования письма. Он перечёл ещё… Но голова отяжелела, и тут же накатила тошнота, ослабли ноги. И архитектор грузно рухнул на пол, с шумом заваливая кресло у стола.

Очнулся Шарлемань в своей кровати в спальне. Матильда, тихо охая, держала пузырёк нашатыря. Пётр, устроившись рядом на стуле, внимательно рассматривал листок… Он поднял голову и с явным облегчением улыбнулся:

– Да вы, никак, очнулись? Молодца! – и кивнул на злосчастный листок: – А я тут всё смотрю, что письмецо чудное…

– Куда уж как…

– Если судить по содержанию письма, то сочинитель оного неплохо образован и явно не простолюдин. А почерк начинающего школяра!  Или писалось левою рукой… Что более похоже.

Иосиф Иванович неловко приподнялся на подушках.

– И всё-то, Петенька, ты не о том. Ведь здесь угроза, и не шуточная. Кто знает, что за каверзу он выкинет и что нам теперь ожидать от него.

Пётр отложил листок. Взглянул внимательно:

– Стало быть, свечку выставлять не надо?

Хозяин подскочил в полнейшем возмущении…

На проспект в квартире выходили окнами гостиная и спальни(«Ну, спать сегодня, всяко, не придётся…»). На узкий переулочек – столовая и кабинет. Другие окошки смотрели напротив, на замкнутый внутренний двор.

К обеду пострадавшее стекло и перепачканную скатерть заменили, ковёр тщательно вычистили от осколков – так, что о происшествии как будто ничего не напоминало. Только на окнах, выведенных на проспект, были встык, наглухо, задвинуты портьеры.

Пётр и Шарлемань на улицу не выходили и коротали время за беседой.

– Разъясните, Иосиф Иванович, откуда эта напасть? Кто таков этот чёрт? Чем вы ему дорогу перешли? На что он рассчитывал с этой своей авантюрой?

Шарлемань, уже вполне пришедший в