Прощённые - Юлия Эрнестовна Врубель

class="p1">Шарлемань, отдав Петру последние распоряжения по части похорон, самолично отослал письмо и некоторую сумму денег (равную примерно годовому жалованию Матильды) в город Гамбург, для фрау Шмидт, престарелой матери кухарки…

Все эти дни хозяйством в доме архитектора распоряжался в одиночку секретарь Петруша. Степан, всегда старательный и работящий, теперь выл с горя и беспробудно пил. Петруша хлопотал сноровисто, но молчаливо. Да, впрочем, и его хозяин разговаривал немного, всё по делу, и отводил глаза…

Приехав с кладбища, они отведали доставленной из ближнего трактира снеди. Выпили много. Да только с выпитого ни забытья, ни даже просто облегчения не пришло. Заместо этого все погрузились в тягостное оцепенение…

Но уже несколько часов спустя, произошедшее в квартире Шарлеманя нелепое событие привело его сознание почти в подобие порядка.

Событие это ознаменовалось явлением субъекта, отрекомендовавшегося, как посыльный. Впрочем, и платье, и расчёсанные на прямой проборчик волосы, и все манеры выдавали в нём приказчика, да не из бедных. Зайдя в прихожую, пришедший, заявив Петру, что он «посыльный», спросил лично хозяина. Когда Иосиф Иванович вышел, тот повалился на колени и, мигом обратившись в слёзы, пополз к его руке…

– Помилуйте! Ваше высокобродие! Помилуйте, не выдавайте! Виноват, ах, виноват! – и тонким голосом завыл: – Не погуби-и-те!

– Да что ж такое? Пётр, вели ему подняться. – Обескураженный, не отошедший с выпитого бедный Шарлемань, судорожно тёр себе виски. – Не понимаю! Что вам надобно, голубчик?

– Запамятовал! Я! Запамятовал! Винова-ат! – бухнувшись в ноги, приказчик окончательно залился совершенно неподдельными слезами. Потом, поднявши голову, затараторил – жалостливо и подобострастно:

– Но ведь доставил же! Ведь всё-таки доставил! А? Доставил! Григорию Петровичу и Алексей Семёнычу не выдавайте! Доставил, доставил, соб-ствен-но-лично-стно! – и обратился к двери: – Ребятушки, заносите!

Вошли два молодца. Внесли, поставили в прихожей ящик с печатью знаменитого питейного подвала купца Григория Петровича Елисеева…

«Бургонское». Недавний (от переживаний нынешней недели и не верится – как в прошлой жизни), воскресный, у Сапожникова, выигрыш в бильярд.

Глава 23. Первый шаг к концу

Конечно он был далеко не первым, кто заговаривал с царём о европейском государственном устройстве и о конституции… Наивный и самоуверенный глупец!

…Благословенный – дружески и терпеливо – выслушал речи молодого генерала, а после ласково взглянул тому в глаза, накрыв его ладонь своей рукой:

– Друг мой, Мишель, я ранее и сам раздумывал об том… Но такова уж русская натура. Что тут поделать, ежели нам довелось родиться русскими, – сказал Благословенный (в отличие от своей матери и бабки – без акцента) и горестно вздохнул. – Suffisamment (достаточно –фр.), мой дорогой, довольно! Общество наше, без сомнения, malade (больное – фр.), да ваше снадобье его совсем убьёт. Когда б мы дали волю мужичкам… Mon Dieu! Да вы об этом первый же и rejrettez (пожалеете –фр.)! Народ российский надобно вначале просвещать, воспитывать. Дабы он стал готовым к вольному труду. А нынче только дай свободу – пропьют Россию! – с тем государь вздохнул, да промокнул широкий лоб с проплешиной. После приблизился и дружески приобнял Михаила, шепнул ему на ухо:

– Так значит – просвещение. Запомните. Вы – моя главная надежда.

Да после сказанного мягко отстранился.

…И Михаил решил заняться просвещением.

С этого времени стал он бывать в кругах людей искусства, то есть среди тогдашней питерской богемы. Потом попробовал немного сочинять. В конце концов вступил в литературное сообщество.

В пишущей братии   Михаила приняли за своего и, вскоре, по традиции сообщества, пожаловали звучным прозвищем. Он, не без удовольствия, стал называться Рейном. Потом, вполне на дружеской ноге, сошёлся и с другими членами.

Прежде всего его внимание привлёк маститый литератор Асмодей (Жуковский). Этот вальяжный господин с холёным и скучающим лицом, был далеко не прост – он смог добиться замечательных успехов не только на литературном поприще, но и в карьере. К тому же, Асмодей когда-то просветительствовал на высочайшем уровне и был наставником у Александра, тогда ещё подростка, цесаревича.  Впрочем, особо впечатляющих плодов его старания не дали. Рейн попытался говорить с «маститым» о выпуске особого издания   для «всеобъемлющего просвещения» широких масс. Потом придумал издавать (пусть и на собственные средства Михаила) смешные стихотворные памфлеты, в коих высмеивать общественное неустройство. Жуковский, не скрывая скепсиса, задумок Михаила не поддержал.

После того в сферу внимания Михаила попал ещё один «рыцарь пера» – Сверчок. На первый взгляд, тот был нисколько не похож на Асмодея, – всегда подвижный, шумный, суетливый… Но оба, к удивлению, между собой дружили. Однако дружба их была сродни союзу меж льдом и пламенем. Сверчка с его непредсказуемой натурой тянуло в крайности. Безудержные приступы весёлости и оптимизма сменялись у него периодами желчи и апатии. А жажда деятельности уступала место непреодолимой лени. И потому будучи личностью недюжинных талантов, Сверчок был совершенно непригоден к делу. Да, впрочем, как и все другие члены литературного сообщества.

Но Михаил не успокоился. И вскоре новая, внезапно посетившая его мечта, всецело завладела им. Мечта о создании нового, особого тайного братства из честных, отважных и благородных людей, о коих он читал когда-то в детстве, в библиотеке пансиона отца Николя.

Достойное название  союзу он, собственно, давно уже придумал:

ОРДЕН РУССКИХ РЫЦАРЕЙ…

К несчастью, даже самые прекрасные идеи, по большинству, приносят более вреда, чем пользы, а чистое и светлое начало – нередко первый шаг к концу.

Глава 24. Ротонда

 Санкт-Петербург, весна 1834 года.

Несмотря на слёзные увещевания, Василия в тот вечер он с собой не взял, да строго наказал, чтобы упрямый инвалид не вздумал догонять его.

Следуя вдоль по Гороховой улице, он подъехал к Семёновской площади. Здесь, перед набережной реки Фонтанки, Михаил спешился и отпустил извозчика. Уже совсем стемнело. Он побродил по опустевшей набережной, бесцельно всматриваясь в тёмную воду… Затем, спустя около часа, зашёл во двор большого углового дома с колонным портиком, стоявшего прямо напротив доходного дома Устиновых.

Двор освещался только светом последних неуснувших окон, да тускловатым тлением фонаря… Сегодня  этого было вполне достаточно.

Попав во двор, он повернул налево, к  непримечательной на первый взгляд двери… Здесь Михаил остановился и  осторожно огляделся.

Двор был безлюден. В окнах напротив двигались фигуры, ведя привычный образ жизни.  Город готовился ко сну. Тут явно никому не было дела до припозднившегося гостя. Прохожего, просто чужого. Михаил поёжился от мартовской промозглости и от тоски, от тягостных воспоминаний… И окончательно решившись, потянул за ручку двери. Дверь распахнулась перед ним почти что без усилий. Она, как прежде, много лет назад, была не заперта.

Перешагнув порог, гость оказался в круглом помещении парадной лестницы с шестью колоннами