Сочинение на свободную тему - Виктор Михайлович Переладов

Может, ты все это за счастье считаешь? А не суета это? И надо ли тебе суетиться? Ведь, говорят, с сердцем у тебя что-то не в порядке. Вот и поберег бы его, все равно тебя на всех не хватит.

Щеглову наша хорошая жизнь забеспокоила. Ну, хорошая наступила жизнь, так и что, мы должны об этом помнить каждую минуту и все время кого-то благодарить? Этому радоваться надо, вот и все. И вообще, не слишком ли мы мудрствуем? Счастье — сплошное служение человечеству. Когда же тогда другими делами заниматься: делать уроки, ходить в магазин за хлебом, кино смотреть, если кругом только одно служение?

«ТВОЙ ЛЮБИМЫЙ ЦВЕТ — СЕРЫЙ»

Максим не раз замечал: если чего-нибудь слишком ждешь, это что-то, когда приходит, оказывается не таким уж и интересным, как казалось издали. Вот и с каникулами так получилось. Заканчиваются скоро каникулы, а что вспомнить? Как листья в больничном садике сгребал или в кино с Чередниковой ходил?

Знал бы заранее, чем этот культпоход кончится, не приглашал бы Марину. Вообще-то, если разобраться, он и не приглашал специально. Просто встретились случайно на улице:

— Привет!

— Привет!

— Ты почему на вечере не был?

— У меня каникулы. Отдыхаю.

— Жаль… К нам поэты из городского литобъединения приходили.

— Самодеятельные таланты?

— Ну и что? Интересные есть стихи. И ребята интересные…

— Ты как насчет идеи? — Максим показал на афишу — они как раз мимо кинотеатра проходили.

— Хорошая идея, — кивнула Марина.

Посмотрели фильм. И сразу как-то забыли о нем. Шли и говорили о всякой всячине. Правда, говорила больше Марина, Максим слушал. Но когда зашел разговор об одноклассниках, он стал давать всем характеристики, такие, какие они заслужили, конечно.

Чередникова сперва замолчала, потом нахмурилась, потом стала возражать.

Тут Максим как назло еще и о Григорьеве высказался.

— Никакой он не Чацкий и ничего о себе не воображает, — сказала Марина. — Просто взрослей и серьезней других наших мальчишек. И это не всем нравится. Вот тебе, например, не нравится?

Максим надулся. Чувствовал, что выглядит смешно, но ничего с собой поделать не мог. Марина попробовала его расшевелить. Но на все вопросы он или бурчал что-то не очень вежливо, или вообще не отвечал.

Тогда и Чередникова замолчала надолго.

— Знаешь, какой твой цвет? — спросил она потом.

— Какой еще цвет?

— У каждого есть свой цвет, любимый. Ты на всех и на всё, как через туман, смотришь. Вот и выходит: твой любимый цвет — серый.

— А твой какой, розовый?

— Розовый, голубой… и зеленый тоже.

— А как же черный? Он ведь тоже есть. Куда его денешь?

— И черный есть… Я и говорю: очень уж просто — все красить в один цвет.

— Ну и рисуй радуги! — Максим разозлился. — А своему Чацкому венчик над головой изобрази, как святому! — крикнул он запальчиво и отвернулся, пошел прочь.

Он сам потом не мог объяснить, как это у него вырвалось и чего он завелся из-за Григорьева. Ну, крутится Валька возле Марины: на переменах у него какие-то с ней разговоры, пирожками из школьного буфета угощал, стенгазету помогал выпускать — ему-то что, Максиму? А вот раскричался, психанул… Ерунда какая-то получилась. Вовсе он, Григорьев, того не стоил, чтобы из-за него с Мариной ссориться.

Странные у них после того случая на Кантемировской установились отношения. С кулаками Валька на него не бросился и до милиции дело не дошло, он просто перестал замечать Максима, словно тот и не существовал вовсе.

ЧУМА ЗАЛЁГ

Максим почти не выходил по вечерам из дома и, так получилось, за каникулы ни разу не встретился с Чумой и его дружками. Но в первый же день после каникул на их этаже появился Шнурок. Звонок с последнего урока не успел отзвенеть, а он уже сидит на подоконнике напротив девятого «А».

— Привет! — крикнул Шнурок, увидев Максима, и спрыгнул с подоконника. — Чума залег.

— Как — залег? — не понял Максим.

— Грипп. Этот, как его, гонконгский, — объяснил Шнурок. — Надо попроведать кореша.

Максим не мог себе представить Чуму больным. Да и идти не хотелось. Надо придумать какую-нибудь причину, какое-нибудь срочное дело, чтобы Шнурок отвязался.

— Понимаешь, в аптеку мне… Лекарство мать просила взять, — начал он объяснять неуверенно.

— Так и мне туда же! — обрадовался Шнурок. — Чума горчичники заказал купить. Потам к нему забежим ненадолго. А то обидится кореш, знаешь? — Последнее уже прозвучало как угроза.

«Наверное, и правда Чума болеет, раз дело до горчичников дошло. Потому и не звонил ни разу, — подумал Максим. — Зайти ненадолго, проведать? Больной все же».

Они зашли в аптеку. Максим купил первые попавшиеся на глаза таблетки: надо было продолжать разыгрывать занятого человека. Шнурок — пачку горчичников.

— В магазин еще заскочим: к больным с пустыми руками не ходят, — проявил Шнурок заботу. — У тебя звенит?.. Монеты есть, спрашиваю?

Действительно, к больному полагается с гостинцем идти. И деньги у Максима были — три рубля и какая-то мелочь.

В гастрономе Шнурок поставил Максима в очередь у молочного отдела:

— Кефира возьми бутылку, а я в другой отдел гляну. Давай трояк.

Пока Максим стоял за кефиром, Шнурок «глянул» в другой отдел и принес оттуда две бутылки вина и пачку сигарет.

— Вино зачем? — удивился Максим.

— Где вино? Это вино? То ж кагор, божеский напиток, — хохотнул Шнурок, рассовывая бутылки по карманам. — Его раньше даже детям в церквах давали.

Они вышли на улицу.

— К «Октябрю» заглянем, — предложил Шнурок. — Может, еще встретим кого из пацанов, возьмем в компанию.

Они пошли к кинотеатру, и возле него Максим увидел всю «стаю». Она толпилась у скамейки. А на скамейке сидел… Чума, живой и невредимый.

Шнурок вдруг захихикал.

— Я ему толкую, — говорил он через смех, тыча пальцем в Максима, — толкую ему: дескать, грипп у тебя… гонконгский… Он уши развесил. Мотнули в аптеку… Лекарство сообразили…

Шнурок кривлялся, дурашливо вытанцовывал перед Чумой — в одной руке бутылки с вином, в другой — пачка горчичников.

Максим стоял перед «стаей», держа в руках дурацкую бутылку кефира, и кусал от обиды губы. Обманул, выманил деньги, еще и издевается теперь. Как он ненавидел это бледное узкое лицо с косой белесой челкой, эти ехидные глаза!

— Пошел вон! — тихо сказал Чума. И тотчас белесая челка взметнулась вместе с запрокинутой головой.

Шнурок схватился за подбородок. Полетели по ветру желтые листочки горчичников. Чума надвигался на Шнурка, заносил руку для нового удара. Губы его кривились в усмешке.

Максим знал, что бывает,