Сочинение на свободную тему - Виктор Михайлович Переладов

присутствующих говорить не захотели, поэтому вечную тему оставили и от любви индивидуальной перешли к любви вообще, ко всему человечеству. Служить людям — вот в чем истинное счастье. И сразу в пример Неруша.

«Да ладно вам, — отмахнулся Юрик. — Я то при чем?»

Капустина выступила и сказала, что счастье — это когда сбываются настоящие мечты, то есть происходит что-то огромное, выходящее за пределы обычных, повседневных дел, например, полет в космос, мировой рекорд, открытие новой звезды, и что это обязательно должно быть связано с большим эмоциональным и физическим напряжением, чтобы ощутить счастье как следует.

Влез Сапрыкин. Он сказал, что нечего витать в космосе, когда на земле жить скучно, и потребовал объяснить — почему? Желающих объяснить не было: с Сапрыкой никто не хотел связываться — баламутный парень.

Нет, нашелся все же такой человек, и, конечно же, им оказалась Чередникова. Марина сперва попросила, чтобы Сапрыкин не обижался за откровенность, и сказала, что скука у него от лени.

«Что я, последний двоечник?» — запел было Сапрыка.

Да не так-то легко Маринку с мысли сбить. Она ему:

«Хочешь правду — слушай, иначе какой смысл было вопрос задавать? Дело не только в отметках. Живет человек: ест, спит, ходит в школу — все это самый предельный минимум. А вокруг еще столько замечательного: музыка, интересные люди, просто снег под ногами, облака, звезды над головой. И вот когда ты этого не видишь, не чувствуешь, не переживаешь, это и есть лень, не просто физическая, а лень души. Так жить действительно скучно. Человек должен мечтать, нельзя жить без мечты. Просто жить и ни к чему не стремиться — тогда зачем жить?» — вот что сказала Чередникова Сапрыке.

Ленька выслушал и, удивительно, не стал спорить, отвернулся от Маринки, даже в сторону отошел — наверно, чтобы никто не мешал ему переваривать то, что услышал.

«Счастливым может быть лишь человек, который честен и справедлив», — изрек Григорьев.

Говорит, а сам на меня смотрит. Так и знал — кинешь камешек. Ты что, Григорьев, теперь так и будешь подковыривать? Ничего не скажешь, справедливый приемчик нашел.

У Зябловой свое мнение обнаружилось. Томка считает, что счастье вполне материально: нет войны, в магазинах всего полно, люди хорошо одеваются, мы имеем возможность учиться — разве не об этом мечтали наши отцы и деды, когда совершали революцию и дрались с фашистами? Все достигнуто, и в этом счастье людей.

Щегловой выступление Зябловой не понравилось: магазины, красивая одежда — слишком уж все приземленно, а человек жив не хлебом единым.

«И хлебом тоже, — возразил Воротников. И начал развивать мысль: — Вот, например, в Ленинграде во время блокады…»

Нонка вовремя остановила его правильные мысли:

«Про блокаду всем известно. Речь сейчас о нас самих. Слишком хорошо мы живем. Нас одевают, кормят, выполняют все наши желания и от всего берегут: от гриппа, от жары, от холода, от забот…»

«Ты что, сухарями предлагаешь питаться?» — спросил близнец Ромка Цигвинцев.

Нонка ему:

«Дело не в сухарях. Просто должно быть уважение ко всему, что у нас сегодня есть. А мы никогда об этом не задумываемся, берем и всё».

«Ну правильно, пока берем, а окончим школу, начнем раздавать долги: родителям — за ботинки и учебники, Воротникову — полтора рубля за подержанные гантели, что мне сплавил», — это Дрозда от умных разговоров на юмор потянуло.

Щеглова такого потерпеть не могла и начала накаляться. Но вовремя вмешался наш классный руководитель. Для начала вы, Евгения Дмитриевна, поддержали Воротникова. У того аж уши покраснели от радости — оказывается, это у него реакция на похвалу. Потом вы высказали свою точку зрения вообще.

Оказалось, что вам нравится наш спор и вы считаете, что в споре правы все. Построить дом, а потом видеть, как в него въезжают новоселы, — счастье; построить корабль и проводить его в первое плавание — счастье; преодолеть притяжение Земли и выйти в космос, из другого мира увидеть нашу планету — счастье. И вернуться назад, на Землю, — тоже счастье, потому что жизнь на Земле хороша и даже прекрасна. Просто не каждый задумывается об этом. Мы живем, делаем свое дело, а между тем из самых простых дел и поступков одного человека складывается дело всего общества, каждый человек — участник этого большого всеобщего дела, каждый, кто расценивает свою собственную жизнь с позиций полезности и кто сознает свой гражданский долг. Но если у человека нет цели, если он лишен высших идеалов, — это трагично и для самого человека, и для окружающих. Надо не просто жить, а еще понять и объяснить самого себя, для чего ты есть.

Ну, что я говорил?! Классный руководитель и есть классный руководитель! Быстренько вы наши рассуждения к общему знаменателю привели.

Красивый разговор получился. А на самом деле? Взять хотя бы Торшера. Не верю я, Торшер, твоим выступлениям насчет судоверфи. В рабочие собрался, а сам за каждый трояк переживаешь. Какая тебе разница в отметках, если ты на судоверфь пойдешь? Небось, получишь на следующий год аттестат, сразу о братовой бригаде забудешь, в институт побежишь: где тут мое местечко? И любой на твоем месте так поступит, тут и думать нечего.

Капустина вон о счастье в глобальных масштабах мечтает, о потрясающих эмоциях. А кому в классе не известно, что ее собственные мечты такие же куцые, как платьица, в которых она в школу ходит. На переменах у нее одни разговоры: то ах-ох, у Гуровой новые туфли, то она на ком-то потрясный брючный костюмчик увидела, то вычитала про новый лак для ногтей… Вот это и есть ее счастье.

От Неруша допытывались, счастлив он или нет. За любое поручение наш Юрик хватается, как будто всю жизнь о нем и мечтал; услужить готов кому угодно и в чем угодно; что бы ни попросили, отдаст не задумываясь. В классе только и слышно: «Юрик, поднеси», «Юрик, сходи», «Юрик, достань»… Одним он книги в библиотеку заносит, другим достает пластинки или кассеты с записями, да еще сам их и переписывает на своем магнитофоне, за третьих в раздевалке дежурит, моет окна, готовит доклад или викторину, за себя и за тех, кому некогда по «уважительной причине», грузит на машину металлолом, занимает очередь в школьном буфете… Наверное, Неруш родился с таким рефлексом — за других свою шею подставлять.

Ты, Юрик, все равно что крючок, на который все, кому не лень, могут свои дела вешать. Вешают, да над тобой же и посмеиваются.