По воле случая - Теона Рэй

не причинит. Мы с ней поговорим, обсудим все, и она поймет. В конце концов, сама ведь меня прогнала! Где я должен был жить? А деньги в семью принесу, она меня и простит.

– Я не могу заплатить, – взволнованно сказала я.

– Так с тебя никто и не требует! У меня заначка есть, из нее и возьму. Мол, за работу ты мне заплатила.

– Какой тебе толк от того, что ты мне помогаешь, Ян? Если только потому, чтобы было где ночевать, то ты слишком много для нас с Майей сделал.

Ян на время замолчал. Усердно рвал траву граблями, скидывал ее в кучу и снова рвал.

– Я помру скоро, Арьюшка. Старый уже, не смотри, что молодо выгляжу. Каких-то десять-пятнадцать лет, и все, никто обо мне и не вспомнит. Жил Ян, не стало Яна. Думаешь, хоть кто-то обо мне будет помнить? Как бы не так. Ничего полезного и выдающегося я в своей жизни не сделал. Молодость всю пил, гулял, женился, а потом меня мамка на работу пристроила, и стал я лесником. Отец научил меня мебель делать. Пить я бросил, Хрисандра с тех пор души во мне не чает.

Ян заулыбался, но улыбка вскоре сползла с его лица.

– Боюсь я, Арья. Страшно до жути, что помру, а от меня останется только вон, стеллаж в твоем торговом зале. А добрые дела вечные, понимаешь? Я вот одному помогу, второму, третьему, они меня хоть добрым словом помянут. Ты поди тоже вспомнишь однажды. На могилку придешь, поговоришь со мной. Я ведь все буду слышать, только ответить не смогу.

– Так ты хлеб из дома утащил, чтобы та женщина вспомнила о тебе, когда ты умрешь? – непонимающе спросила я. – А в огороде моем возишься, чтобы я к тебе на могилку пришла?

– Все так, Арьюшка, все так. Дед мой помер когда, только я к нему ходил. Дети его, родители мои, забыли его быстро. Раз в год сходят, сорняки вырвут, и снова на год забудут. А в поселке о нем и вовсе ничего хорошего не говорят. Все потому, что человеком он был злым, редкостным гаденышем. Не смотри на меня так, любил я его, семья всё ж, как никак. Но слова доброго о нем ты не услышишь ни от кого. Я не хочу, чтобы после моей смерти меня помоями поливали, и стараюсь нести доброту в мир. Ее в нём так мало.

Я долго обдумывала слова Яна, вернувшись к работе. Аппетит у нас пропал после того, как миссис Хом тут побывала. Майя несколько раз выглядывала в окошко, заверила меня, что уже поела, и звала нас на чай.

А я все думала, кто после моей смерти обо мне вспомнит? Не здесь, а на Земле. Я сейчас наверняка лежу посреди поля, а потом мое тело увезут и похоронят.

Родители будут горевать, но трое младшеньких вскоре перетянут их внимание на себя.

Подруги поплачут над могилкой, а через год будут щелкать пальцами и мычать, пытаясь вспомнить мое имя во время разговора.

Возлюбленный мой, кобель, каких свет не видывал, найдет утешение на груди одной из своих пассий. Возможно, он даже на похороны не придет, слишком уж будет занят, срывая белье с очередной мадам.

Так кто обо мне вспомнит? Добрых дел я не совершала. В памяти людей не осталась. Пройдет немного времени, и мое имя сгинет вслед за мной во мраке.

– Ты чего задумалась-то?

Я вскинула голову. Ян ногами утрамбовывал траву в куче, чтобы та занимала меньше места.

– Да так. Над твоими словами размышляю.

– Рано тебе еще о смерти думать, молодая вон какая. Живи в свое удовольствие, да ради дочки. Она у тебя красавица и умница, смышленая не по годам. В тебя поди пошла? Только больно уж вы непохожи. В отца, наверное?

Я усмехнулась. Не дайте боги мне однажды встретиться с ее настоящим отцом, чтобы убедиться, что Майя на него похожа.

Но Яну сказала, что в меня.

– Вот, смотри, – мужичок упер руки в бока, выгнул грудь коромыслом. – Мы уже столько работы сделали! Еще немного, да можно будет картошку садить. Эх, жалко, что батя твой помер. Он такую картошку выращивал, загляденье! Крупная, вкуснючая-я-я. Уж не знаю, где он ее брал, может, привез откуда-то. У нас-то такую не продают.

– От бабушки досталась по наследству, – выдала я секрет родительский. – Он берег эту картошку лучше, чем жену и дочь. Каждый год садил половинки, потом собирал – часть на еду, часть на посадку в следующем году. И так из раза в раз. Миссис Хом просила продать ей, так он отказался.

– Сейчас-то поди пусто в подполе? Не осталось картошки?

– Не осталось. Может, вытащил кто, не знаю. Если это так, то картофель действительно редкий, потому что кроме него ничего не взяли.

– Да ну ты брось, кому нужно голову свою под плаху подставлять из-за картошки? В дом не полезет никто, даже если он рухнет весь.

– Тогда не знаю. Папа, значит, съел все-таки, устал беречь. Как умерли мои родители, Ян? Ванда не успела мне рассказать. Узнала, что я одинока, и как с цепи сорвалась.

– Болела мать твоя. Ушла быстро, а следом за ней и отец твой. От горя, говорят, помер. Всё письма тебе слали, а ты молчала.

– Письма? – сердце сжалось. Я неверяще смотрела на Яна, молясь, чтобы он лгал. – Разве они писали мне?

– Об этом мне мой отец как-то сказал за рюмочкой. Вон, говорит, соседи дочку взрастили, а она умотыляла и думать о семье забыла.

В груди всколыхнулись обида и горечь – эмоции Арьи. Они заполнили меня всю, на миг погасив мои собственные чувства.

– Сдается мне, что ты не знала? – угрюмо спросил Ян.

– Не знала.

– Во дела… А не приезжала почему?

– Ребенок был слишком мал, – солгала я. Не говорить же, что муж запер нас и с территории своего дома не выпускал.

Шум, раздавшийся через дорогу, отвлек нас от грустного разговора. Миссис Хом снова скандалила, на этот раз с соседкой родителей Яна – та жила как раз между Вандой и семьей моего помощника.

Большое расстояние, которое занимал огород, вовсе не мешало миссис Хом громко упрекать соседку в том, что она снова развесила свои панталоны на ее забор.

– Забор общий! – орала та, чье белье развевалось на ветру, прикрепленное к штакетнику крепкими прищепками.

– Убери сейчас же! – Ванда подлетела к забору, сорвала с него панталоны и перебросила их на территорию соседки.

Я обернулась к Яну:

– Как давно