Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

- Часами сидит в неподвижности, то в книгу уткнувшись, то словно сквозь стену глядит!

- И так изо дня в день!

- Забавы, да охоты забросил вовсе!

Отложив Писание в сторону, размышлял:

- «…когда у него не было царя, и когда каждый делал то, что ему казалось справедливым…» Как там молвил поп Афанасий: «Не могут в слепоте своей люди грешные отличить зло от Истины. А после и вовсе им думается, что самим дозволено решать. Грех от того грехом им не видится. Зло творит человече, а ищет в нем блага для себя»? Взойти бы, как Моисей на гору, оставив страхи и огорчения. Государем быть по Божьему соизволению, а не по человеческим хотеньям.

Читал дальше про мудрость и благочестие царей иудейских Соломона и Давида, да судей Израилевых. Писание откладывал, брался за сочинения Титуса Ливиуса про славу Августа и иных кесарей ромейских.

- Пребывай в том, чему призван! Так глаголил мне владыка Макарий? А как? Коли не венчан еще? Пора, знать, венчаться. Ведь скоро семнадцать! Власть царская должна быть божественной, яко в книгах Царств сказано - ибо человеческая от язычества!

Дверь скрипнула, кто-то незаметный, из челяди, заглянул в покои. Иоанн поднял голову, посмотрел строго:

- Не изволь гневаться, великий князь, - донеслось, - владыка Макарий занемог, просил нижайше навестить митрополита.

- Вовремя обо мне вспомнил! – Встрепенулся Иоанн. – Проведать надобно. Немочь вот только некстати. Ну, дай Бог, поправится владыка. Передай, иду!

- Прости старика, что тревожит тебя, отрывает от забот великокняжеских! Сам бы пришел, да слегка занемог. – Макарий не похож был на занемогшего человека. Митрополит сидел за столом и внимательно изучал лежавший перед ним пергамент.

- Обида? – Мелькнула мысль. – О каких заботах речь держит владыка? – Но подошел смиренно под благословение. Присел рядом.

- Вот, глянь, великий князь, чем занят твой пастырь Божий. – Макарий развернул лист к Иоанну.

- «Чин како полагает помазати царя» - Прочел великий князь и вопросительно посмотрел на первосвященника.

- На помазание святого и великого мира и к причастию святых и животворящих божественных Христовых тайн… Охраняем будешь ныне Богом, сын мой. Чин помазания намерен ныне я соединить с чином венчания. Ведь скоро семнадцать тебе, великий князь, знамо и венчаться пора!

- И я про то думал, владыка. – Иоанн смутился, застыдившись мыслей своих об обиде.

- Думал ли, сын мой? – Переспросил митрополит, в глаза заглядывая. – Али творил противное Богу? Не объедался ли, как скот, не пьянствовал ли денно и нощно, до блевания, так что ум помрачался? Не был безумен, охвачен бесовской любовью, как бессловесный жеребец к кобыле или как вепрь к свинье? Или ложно все про тебя, да дружком твоих люди сказывают?

- Грешен, владыка! – Опустил голову Иоанн.

- Не никни взором долу, великий князь! Красота не в сапогах, а в небе. Небесное искать надобно, а не мирское. – Голос митрополита изливался добротой, а не упреком. – Взойди не токмо взором, но умом, взгляни на прошлое от самого рождения. Рассмотри лета и месяцы, дни, часы и часцы, и что доброе сотворил, утверди, чтобы не рассыпал враг твоей добродетели. Если же злое и душепагубное сотворил, покайся, себе прежде исповедуйся, плачь и рыдай, об этом более пекись, дабы впредь не согрешать. Начни с малого, возьми один день, в который бы не грешить, положи к нему другой, за ним третий, так и в обычай войдет. Многих радостей исполнишься, вечных благ обретешь. Что око не зрит и ухо не слышит, того и в сердце не впустить! Народ ждет тебя, яко пастыря, дабы тебе и Богу молиться. И ты понесешь свой крест богобоязненно и любвеобильно к стаду своему, ведя и его за собой к величию и могуществу общему. И вырастет Третий Рим, новый град Константинов, о коем писали и митрополит Зосима и старец Филофей, переломив хребты смутам боярским, агарянам неистовым, всему злу. В душе твоей вырастет словно Иерусалим небесный, помазанием Божьим охраняемый, нитями - помыслами, суть молитвами о возвышении десницы царской, что прочнее тверди земной, крепко соединится с душами христианскими народа твоего. Ибо едино думать будете о Боге, о благе всеобщем!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

- Примет ли народ? – Спросил неуверенно.

- Примет! – Усмехнулся владыка. – Ибо ждет! Примет и душой и сердцем, чрез помазание Божье, словно на святой иконе, узрит себя в своем царе. Одна Вера, одна душа, одно сердце и одна справедливость на всех.

- А я?

- А ты совесть свою спрашивай, ибо она и есть закон, да правда святая, от Господа проистекающая! Внимай себе и всему стаду-народу, в котором Святой Дух тебя поставил. А злых, льстивых, прельщающих сребролюбцев гони от себя, ибо сам дьявол шептал их устами, то самый, что древле вошел в змея и прельстил Адама и Еву. Они сами помыслами своими воздвигнут на себя зло! Приблизь тех, кто верен, не смотри на чин, аль родовитость, не в том нужда, а в пользе.

- Спаси Бог, владыка, за слова добрые, умные. Во всем повинуюсь тебе! – Иоанн встал и поклонился митрополиту.

- Наше дело напоминать, твое - послушать. Не гневайся на меня за то, что дерзнул говорить тебе устами к устам, для твоего спасения. Крепко стой за православное христианство, будь им пастырем добрым, а народ со священством вкупе денно и нощно молить Бога за тебя будет. Духовник-то твой, Бармин… что думаешь, великий князь?

Иоанн поморщился:

- Вотчину давеча выпрашивал.

Митрополит покачал головой:

- О мирском печется боле, нежели о небесном… Обрати свой взор, великий князь, на протопопа Благовещенского, на Сильвестра. На Алешку Адашева, что стряпчим мне помогает. Оба рода не знатного, да пользы от них поболе иного родовитого будет.

- Адашева? – Переспросил великий князь, вспомнив свою забаву последнюю. Зло внутри поднялось. Спину Федьки Оболенского перед собой увидел, да глаза синие, девичьи, глубины немереной. Отогнал видение прочь – не до него ныне. Стольника Адашева, что за боярина принял сначала, подле него два подростка. – Это какого?

- Сына Федора, вотчинника новгородского.

- Новгородского? – Снова переспросил Иоанн. – Не лежит душа к новгородцам. Шуйских сторону они всегда держали.

Усмехнулся Макарий.

- А ко мне-то лежит душа? Ведь новгородский я!

Иоанн смутился:

- Владыка… - произнес сокрушенно.

- То-то! Думаешь, свет клином на Шуйских сошелся в Новгороде? Все переметнулись? Коль Шуйские, да родня их наместниками тамошними были, так и все под ними? Пока наместничали, куда ж народу подневольному от них деваться? А ныне Новгород под Москвой стоит крепко и будет стоять!

Иоанн кивнул головой.

- И еще. Жениться тебе надобно, сын мой. Свое гнездо, а вкупе дом свой – Русь преумножишь. Деток выведешь – наследников. Выбирай жену сердцем, советников прочь гони, не знатностью, иными достоинствами оправдывай выбор свой – целомудрием, смирением, набожностью, благостью, крастотой и умом. Люби и чти ее, а она пусть повинуется, яко Святой Крест Глава Церкви, так и муж глава жены. И на то благословляю тебя!

Отрекся Иоанн Васильевич от товарищей своих, позабросил забавы скверные, блудные и хмельные. Один лишь Мстиславский, как пес верный рядом был. И по храмам московским и по монастырям дальним, куда великий князь, туда и Ванька с ним.

- За что опала? – Никак понять не мог Мишка Трубецкой. На своих товарищей Дорогобужского и Оболенского смотрел косо. – Нечто из-за Федьки Оболенского? Или Ванька Мстиславский нашептал что? Не-ет! Куда ему, простодушен, телок! Федька-то княжича обидел, из-за девки той, что на дворе адашевском снасильничал. А с ним и я поплатился. Не гоже то, не гоже. Надо вернуть милость государеву.

Пробрался к Иоанну. Нашептывать начал:

- Челом бить хочу тебе, великий князь!

- Ну, бей челом! – Недовольно пробормотал Иоанн, от чтения Писания оторванный.

- О скверне, что изрекали Дорогобужский с Федькой Овчиной, хочу тебе, великий князь поведать. – Мишка на шепот перешел.