Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

Verlag Otto Sagner in Komission, 1992; Алексей Крученых в свидетельствах современников. München: Verlag Otto Sagner, 1994; Бирюков С. Року укор. М.: РГГУ, 2003.

Кузнецов Анатолий Васильевич (1929–1979)

К. было двенадцать, когда немцы заняли Киев и потекли мучительные семьсот семьдесят восемь дней фашистской оккупации — безо всякой надежды, что удастся выжить. Однако, — суммирует писатель свои детские впечатления, — «я был живучий и до сих пор жив только потому, что всю жизнь только то и делал, что спасался».

«Ежедневно изворачиваться, лгать, подличать, сходить с ума» малолетнему невротику пришлось и позже. Хотя… Внешне поначалу все вроде бы было благополучно: вступил в комсомол, занимался в балетной студии Киевского театра оперы и балета, затем в студии Театра русской драмы имени Леси Украинки, понемножку начал печататься в местных газетах. С артистическим будущим, впрочем, как-то не задалось, так что, уничтожив, — как он сам рассказывает, — свой комсомольский билет, К. срывается на строительство Каховской ГЭС, работает в газете «Всенародная стройка» и, — с волками жить, по волчьи выть, — вновь вступает в ВЛКСМ, а в 1955-м уже и в партию.

Теперь дорога в литературу открыта: отработав несколько месяцев бетонщиком на строительстве Иркутской гидроэлектростанции, едва перешедший на 3-й курс студент Литературного института К. печатает в «Юности» повесть «Продолжение легенды» (1957. № 7).

Наконец, — рассказывает его однокашник А. Гладилин, к тому времени уже дебютировавший в «Юности» повестью «Хроника времен Виктора Подгурского» (1956. № 9), —

советская власть получила то, что она хотела получить от писателей нашего поколения. Она получила рассказ о стройках коммунизма, о том, как молодой человек приехал на эти стройки и как ему сначала было трудно, а потом он добился трудовых успехов. Это было то, что надо[1610].

И действительно, «Продолжение легенды» выходит пятью изданиями, полумиллионным тиражом печатается в «Роман-газете» (1958), по всей стране обсуждается на комсомольских собраниях, переводится на разные языки, О. Ефремов и М. Микаэлян ставят инсценировку повести в «Современнике» (1958), автора принимают в Союз писателей (1959). И всё к славе, даже пиратское издание повести на французском языке, от которого К. тут же с гневом отрекается: мол,

находится хитроумный негодяй, который берет книгу, изымает из нее целые главы, переводит так ловко, что отдельные места акцентируются, а другие «скромно вуалируются», пишет безобразное, лживое предисловие, снабжает книгу обложкой с изображением красной звезды за колючей проволокой, изобретает соответственное название «Звезда в тумане», об авторе утверждает, что он ищет бога, не зная его, — и призывает автора поклоняться не красной, а… вифлеемской звезде! <…> Меня возмущает, что мое имя стоит на обложке этой стряпни[1611].

Одна беда: как раз в это время власть затеялась укреплять литературные кадры в провинции, так что в московской прописке иногороднему К. отказывают, и Д. Поликарпов, заведовавший Отделом культуры ЦК, рекомендует восходящей звезде поселиться в Туле. Вроде бы и ссылка, но комфортная: любовь и ласка местного обкома, трехкомнатная — на двоих с женой, еще только ожидавшей ребенка, — квартира в элитном доме, возможность в составе писательских делегаций побывать не только в соцстранах, но и в Париже (1961).

С творческой жизнью тоже все было ладно: в 1962 году по его рассказу «Юрка — голоштанная команда» снимается фильм «Мы, двое мужчин», главную роль в котором сыграл В. Шукшин, рассказик «Деревцо» из года в год перепечатывается в хрестоматии «Родная речь» для первого класса, «Продолжение легенды» переиздается, выходят и новые книги: «В солнечный день» (1960), «Биение жизни» (1961, 1967), «Селенга» (1961), «Августовский день» (1962), «У себя дома» (1964), «Мореплаватели» (1967).

Книги неплохие, но ничем в общем потоке не выделяющиеся, так что И. Минутко, друживший тогда с К., наверное, прав, определив его как «средний литературный талант с интуитивными прорывами к высотам творчества»[1612].

Теперь-то мы знаем, что эти «интуитивные прорывы» были отложены для романа-документа «Бабий Яр», который после изматывающих боев с редакторами и цензорами в оскопленном виде появился в «Юности» (1966. № 8–10), а на следующий год был издан 150-тысячным тиражом. Тут уж, — говорит А. Гладилин, — «успех был феерическим»[1613], и, — свидетельствует П. Матвеев, — «иноязычные переводы „Бабьего Яра“, в 1967–1968 годах вышедшие в 33-х странах, сделали Анатолия Кузнецова всемирно известным советским писателем»[1614].

От надзора властей его это, впрочем, не освободило. Идут толки о чересчур свободной, непривычно для туляков богемной жизни К., и его недостойное коммуниста поведение даже обсуждают в обкоме партии. Аморалка, однако, не политика: К. кается, и его прощают. Во всяком случае, и его превосходный рассказ «Артист миманса» (Новый мир. 1968. № 4), и посредственный производственный роман «Огонь» (Юность. 1969. № 3–4) публикуются без проблем, а главный редактор «Юности» Б. Полевой мало того что в июне 1969 года включает его (вместо В. Аксенова и Е. Евтушенко) в состав журнальной редколлегии, так еще и хлопочет, чтобы К. на две недели командировали в Англию с целью сбора материалов для написания книги о проходившем там в 1903 году II съезде РСДРП.

Сыграли ли свою роль в этих успехах данная К. подписка о негласном сотрудничестве с КГБ и его доносы на В. Аксенова, А. Гладилина, Е. Евтушенко, О. Ефремова, А. Райкина[1615], нам неизвестно. Но известно, что, зашив в подкладку своей стеганой куртки десятки микрофильмов с бесцензурным текстом «Бабьего Яра», К. 24 июля вместе с переводчиком-куратором Г. Анджапаридзе прибывает в Лондон, а уже 28 июля тайно покидает гостиницу, чтобы запросить в Англии политическое убежище.

Я, — заявляет он в первом же интервью, — отказываюсь от всего, что издано в Советском Союзе под моей фамилией. И фамилия моя мне противна, потому что это фамилия труса и конформиста. Я отныне свои произведения — подлинные, чтобы их можно было отличать — буду подписывать только своим именем — Анатолий[1616].

В Москве, естественно, паника. Уже 4 августа председатель КГБ Ю. Андропов докладывает в ЦК о мерах по возвращению беглеца на родину, 6 августа Б. Полевой разражается в «Литературной статье» памфлетом «Несколько слов о бывшем Анатолии Кузнецове», книги выбрасывают из библиотек, уничтожают два миллиона журнальных обложек очередного номера «Юности», на которых значится его имя, ставшее, как сказали бы сейчас, токсичным[1617]. А сам К. печатает обращения и открытые письма, одно громозвучнее другого.

Так верноподданный советский писатель-коммунист становится едва ли не самым непримиримым антисоветчиком:

Мир живет и движется, такой разноцветный, по большому счету противоречивый, а мы, советские, по отношению к нему представляем особое оболваненное восточное племя между Европой и Китаем, толкущееся в пережеванных представлениях, живущее серо, неинтересно, на концлагерном режиме, с