История Франции - Марк Ферро

свободу действий так называемой милиции Жозефа Дарнана. Правда, он осуждает зверства, учиненные немцами в Орадуре, но вместе с тем клеймит и действия партизан Сопротивления — «маки»[194] — с той только разницей, что в первом случае делает это в приватных разговорах, а во втором выступает по радио.

Летом 1944 г. не остается ни малейшей двусмысленности относительно реальности того, что называли «двойной игрой», однако миф в известной мере продолжает жить — наряду с мнением, что «Петэн был щитом нации, тогда как де Голль — ее мечом…».

Идеология «национальной революции» и фашизация режима Виши

Люди, взявшие в свои руки власть в июле 1940 г., рассчитывают создать прочный режим. От генерала Вейгана до министра Рафаэля Алибера и Петэна они придерживаются лексикона крайне правых, единодушно соглашаясь с чеканной формулой Лаваля «Семья — Труд — Отечество», к которой Петэн добавил «Порядок». Когда Деа предлагает Лавалю сформировать партию фашистского типа, призванную стать единственной партией в стране, падение прежнего парламентского строя становится очевидным. Петэн, однако, считает, что «не может быть только одной партии». Кроме Лаваля популярностью пользуются Шарль Моррас и «Французское действие», но в политическом отношении главным провозвестником фашистских идей был скорее Андре Тардье, умерший несколькими годами ранее. Уже 6 февраля 1934 г. Тардье вел себя двусмысленно, проявляя колебания между лигами и республиканской законностью. Так же действовали деятели «национальной революции», объявленной режимом Виши. Петэн, в свою очередь, вдохновляется идеями Салазара. На его рабочем столе лежит книга португальского диктатора «Как возрождают государство». Подобно ему, Петэн стремится опереться на армию, создать новый порядок, основанный на корпорациях. В первую очередь он клеймит позором парламентариев и благодарит Лаваля за то, что тот избавился от них; он также испытывает отвращение к преподавательским кадрам, которых считает ответственными за пацифизм и пораженческие настроения межвоенных лет; более того, хотя и будучи агностиком, он, подобно кардиналу Пьеру Жерлье, полагает, что «в результате обмирщения Франция едва не умерла».

За исключением Лаваля, все эти люди являются антисемитами. На Петэна постоянно давит его врач, доктор Менетрель, который в 1943 г. заявляет, что «восхищен той решимостью, с которой немцы осуществляют уничтожение евреев». Это вовсе не означает, что, выступая в октябре 1940 г., Петэн, став инициатором антиеврейских мероприятий, догадывается, какая судьба ждет будущих депортированных (мы вернемся к этому в пятой главе второй части книги). Однако, назначая министром Ксавье Валла, «самого старого антисемита Франции», он прекрасно осведомлен о его взглядах: тот желает выслать евреев, которых сочтет иностранцами, в какую-нибудь страну, где тех «перегруппируют», и присвоить статус иностранцев тем, которые будут оставлены во Франции.

Отверженные: евреи и масоны

Именно по инициативе правительства Петэна, опередившего пожелания немцев, в октябре 1940 г. был обнародован первый статут, касавшийся евреев. Хотя французский антисемитизм имел не расовый, а национальный характер, евреи в нем определялись по расовому признаку. Евреем считался тот, кто имел двух или более бабушек и дедушек — евреев или верующих иудеев или же трех и более дедушек и бабушек из числа евреев вообще (пусть даже атеистов или агностиков). Подпадавшим под этот закон был закрыт путь к государственным должностям и в сферу преподавания, а доступ в университет или к свободным профессиям ограничивался так называемым numerus clausus[195]. В 1941 г. было принято решение об «ариизации» еврейских предприятий[196], которые вскоре подверглись конфискации. В 1942 г. в удостоверения личности была внесена пометка «еврей», однако Петэн не хотел, чтобы евреи в свободной зоне носили звезду (они обязаны были делать это на оккупированной территории). Отступление от numerus clausus было предусмотрено для ветеранов Первой мировой войны.

Другими отверженными становятся масоны. Петэн ненавидит их, но не решается нанести удар, потому что, по словам спросившего его об этом Абеца, «не желает исключать из национального сообщества ни одну группу французов». Однако принятый 11 августа 1941 г. закон о тайных обществах позволяет распустить масонские ложи, а позднее начать преследование отдельных лиц. Фанатичные враги масонства Вейган, Дарлан, адмирал Платон, Анри Костон и Бернар Фей настаивают на крайних мерах, на которые Петэн в конце концов соглашается. Но личный его гнев обращен главным образом против тех, «кто втянул нас в эту историю», в первую очередь против наиболее значимых политиков — «поджигателей войны», Поля Рейно и Манделя, а затем против виновных в поражении, которыми в данном случае были, по его мнению, деятели Народного фронта. Но на Риомском судебном процессе весной 1942 г. Блюм и особенно Даладье защищаются как львы, доказывая вину Петэна в неподготовленности страны к войне. По требованию немцев процесс прерывается, поскольку оказывается направленным против лиц, ответственных за поражение Франции.

По своему духу «национальная революция» была призвана создать «здоровую, дисциплинированную, солидарную» Францию, основанную на традиционных ценностях. «Земля не лжет», — любил повторять Анри Филипп Петэн, идеалом которого была традиционная многодетная семья; он предписывает давать имя «Филиппа» или «Филиппина» матерям полутора десятков детей — при том что сам детей не имеет и женился на разведенной женщине. Он перестраивает систему обучения в школе и старается дисциплинировать молодежь, пробудить в ней вкус к физическим занятиям, любовь к природе. Для этого создаются молодежные трудовые лагеря. Их воспринимают как петэнистские, однако их члены уходят в Сопротивление.

По существу меры, предпринятые на благо семьи и молодежи, не представляли собой новшества — за исключением трудовых лагерей. Однако сопровождавшее их морализаторство было столь сильным, что они могли показаться и в самом деле чем-то оригинальным. Пропаганда роста рождаемости и прославление семьи заполнили всё, вплоть до киноэкранов. «Голубая вуаль» Жана Стелли, фильм, в котором актриса Габи Морле сыграла не влюбленную или неверную даму, а женщину, посвятившую себя служению сиротам, стал в условиях оккупации крупнейшим коммерческим успехом французского кино — в особенности в свободной зоне, что свидетельствует о потребности французов в солидарности, характерной для периода, когда множество людей находились в плену или заключении, были изгнаны, подобно эльцасцам и лотарингцам, или депортированы в лагеря… Такова реакция на жизнь предыдущей эпохи — из фильмов почти исчезли потаскухи и кокетки, исчезли ноги Вивиан Романс и губы Бетти Стокфельд. Актриса Жинетт Леклерк появляется