Утраченные звезды - Степан Янченко

— А зачем мне надо было тогда митинговать? Что, у меня работы не было? Зарплату мне не выплачивали? В больницу меня без десятков тысяч не пускали? Или детсад перед моими детьми закрывали? Не морочь людям голову, не пудри нам, рабочим, мозги, хватит со своего демократического одеяла пыль нам в глаза трясти, продрали мы уже свои глаза от ваших ядовитых плевков в наше советское прошлое, — отчаянно наступала женщина на краснощекого, и он под ее напором отступал задом, стараясь спрятаться за чужие спины, но от него отклонялись, и он оставался открытым в образующейся пустоте.

К нему протиснулся пожилой мужчина в светлом костюме и в светлых, должно, от прежних времен туфлях, с отложенным наверх воротом голубоватой рубашки. У него было бледное худое лицо человека, редко бывающего на солнце, с аккуратно подстриженной клинышком седеющей бородкой, голову венчала роскошная, но уже посыпанная мучнистостью седины шевелюра, коротко подрезанные усы открывали его рот с полными красными губами, они ярко выделялись между усами и бородкой и казались подкрашенными. И весь он выглядел парадно праздничным, и веселые карие глаза его светились добротой, зовущей к празднику. Он взял отступающего демократа за руку и заговорил мягким, хорошо поставленным голосом:

— Милейший, позвольте вам заметить, если вы митинги понимаете как проявление признаков демократии с повеления властей, то вы весьма и весьма ошибаетесь.

Краснощекий мужчина испуганно отшатнулся от интеллигентного обращения к нему:

— Нет, любезнейший, то, что вы называете демократией — это пародия на демократию, — внушительным спокойным тоном продолжал пожилой человек, подняв указательный палец. — Во-первых, в вашем провозглашении демократии присутствует такой элемент как разрешение, а это уже не демократия, а запрет митинга, коль на него требуется разрешение властей. То есть без высочайшего позволения ни шагу в сторону для народного волеизъявления, начиная с рабочего собрания на заводе. Во-вторых, сегодня — законом установленный первомайский праздник, посвященный пролетарской солидарности, стало быть, на этот праздник трудящиеся имеют право не от вашей демократии, а — единственное, что как-то сумели отстоять перед властью, и потому вольны проводить праздник по своему разумению, а не по высочайшему разрешению. Вы согласны с этим? Впрочем, если вы и не согласны, это не имеет значения. Сегодня часть горожан захотела празднование Первомая отметить митингом.

Их окружали люди плотным кольцом, и пожилой человек отпустил руку своего оппонента в знак того, что тот уже потерял для него интерес.

Наверно, этот интеллигентный человек из какого-нибудь института, возможно, профессор — подумала Татьяна. Повспоминала профессоров, у которых училась, но такого не помнит, по всей видимости, этот из другого института. Петр внимательно прислушивался к профессору. А тот продолжал, обращаясь ко всем слушателям:

— Если говорить о прошлых, советских демонстрациях по случаям праздников, то они проводились отнюдь не по принуждению, а в силу традиций. Люди веселятся, поют, и пляшут не по чужому желанию, а по внутреннему побуждению и всеобщему вдохновению. А потом, демонстрации — это призыв духа коллективизма к единению, к всеобщей дружбе, к человеческому братству, и надо понимать, что призыв, откуда бы он ни исходил, — не принуждение. — Он оглянулся вокруг и встретил признательные взгляды. Послышались возгласы с одобрением прошлых демонстраций. Он продолжал, завладев вниманием: не часто рабочим выпадало слушать профессоров, тем более вот так просто в тесном рабочем кругу:

— Митинги собирают людей или на торжественные акции или для коллективного выражения людского недовольства. А так как наши митинги именно и выражают массовое негодование действиями властей, то последние, то есть власти, и запрещают их проведение, боясь, что митинги могут перерасти в демонстрации или в какие-нибудь акции неповиновения властям.

— А пусть бы власти сами приходили на наши митинги, — сказал Петр, стоявший рядом с профессором. Татьяна тотчас подумала, что муж с активностью воспринимает обсуждение сегодняшнего события, и порадовалась за Петра, и за себя порадовалась, что стоит рядом с ним, и что они вместе одинаково переживают первомайское участие в митинге.

— Вот в этом-то и состоит весь корень настоящей демократии, дорогие мои товарищи, а непоказушной демократии для узкого обуржуазившегося круга людей, — чему-то обрадовавшись, воскликнул профессор, — Все дело в том, что если, допустим, сегодняшний митинг будет проходить в присутствии директоров заводов или городского мэра, как его нынче осеняют западным крестом, то, первое, — им придется выслушать много нелестных слов в свой адрес и давать ответы на негодующие почему, а второе, стать участниками принятия народного решения. В этом случае митинг приобретет значение городского народного собрания, народного вече, решение которого надо выполнять. Вот тут и встанет вопрос о подлинности демократии, то есть о народной власти, а не о буржуазной демократии. Наша, народная демократия имеет первородство от народной воли, от интересов труда, а буржуазная демократия имеет первородство от частной собственности, от частного капитала и требует их защиты. От кого защищаться? От воров, от грабителей? Тут вопрос решается просто — нанять полицию на охрану за счет налоговых сборов с трудового люда, сложнее дело — защита от народа, от тех, кто создает капитал для ненасытного дяди, и требует отчислений хоть частицы для воспроизводства труда. В этом случае и появляется нечто вроде жупела демократии и права частной собственности… Вот так-то, милейший… где он?

— Слинял незаметным образом демократ, — ответил насмешливый голос под общий ропот.

— Провокация не получилась, — уточнил другой сердитый голос.

— Ну, Бог с ним, — довольно сказал профессор. Собственно, я не для него и говорил. Я обращаюсь ко всем вам, товарищи. Массовые митинги и демонстрации наши — это наше, пожалуй, единственное средство народного воздействия на власти, это наш народный инструмент, заставляющий слушать нас в условиях бесправия, — профессор с улыбкой оглядел лица окружающих его людей и, видя вокруг внимательные, требовательные и благодарные взгляды, почувствовал огромную ответственность перед этим множеством трудовых людей, может быть, лишенных возможности работать, но все равно трудовых людей, ему было радостно видеть и понимать свою необходимость среди этих людей… Он встряхнул головой и сказал далее: — Вот здесь самый раз сказать, почему у нас раньше не в моде были митинги?

— На этот вопрос вот эта женщина уже дала полный ответ, — сказал стоящий рядом с профессором высокий молодой человек с короткой стрижкой, с высоты своего роста он осматривал собравшихся на митинг по головам.

Женщина, на которую указал парень и которую, чувствовалось, он поддерживал в перепалке с демократом, стояла с нахмуренным лицом, с потухшим взором больших глаз, которые если и способны были ярко вспыхивать, то только искрами непрощающего зла. Татьяна смотрела на лицо женщины и своим острым женским взглядом находила чуть приметные следы былых лукавых, озорных ямочек и думала, что угасли симпатичные ямочки в сумеречной худобе угнетенно озабоченного лица, и вся веселая симпатия слегка скуластого лица угасла, и на все лицо ее опустилась непроницаемая тень той тяжелой хмари, которой жизнь безысходно окутала ее душу.

Профессор поднял на молодого человека взгляд, и его светившиеся добротой глаза засияли благодарной радостью, будто он услышал что-то такое, что давно хотел услышать, и бодро откликнулся:

— Правильно, дорогой товарищ, и права эта симпатичная дама, что уже умеет дать отпор демократам — демагогам. Но есть еще одна сторона именно советской демократии, которую у нас отобрали вместе с Советской властью, — это стройная узаконенная система собраний трудящихся, на которых нами и решались все производственные, хозяйственные, социальные, государственные, общественные, местные житейские дела. Эти собрания имели свою властную силу, имели право обязывать всех соответствующих должностных лиц и требовать от них отчетов об исполнении поручений собраний. И пусть бы директор завода и председатель профкома посмел не поприсутствовать на таком собрании! Вот это и была настоящая демократия, настоящая правовая система, то бишь подлинная власть народа! Кого при нынешнем так называемом демократическом режиме обяжет наше собрание, от кого мы имеем право потребовать отчета, а? Нуте-ка подумайте! Нет от кого, никто трудовому народу не подотчетен, все пребывают под крышей неприкосновенной частной собственности, вернее, за крепостной стеной частного капитала. Вот такое оно у нас правовое государство — права да не для всех: у кого капитал — у того и права.