Утраченные звезды - Степан Янченко

— Все это нам с Таней понятно, и от рынка нас на рвоту тянет, — сказал Петр, как бы подчеркивая общность своих мыслей и дел с Таниными. — Но не садиться же нам с детьми на ваше постоянное вспомоществование.

— Почему на наше вспомоществование? Ты с твоими золотыми руками и головой первым человеком в нашем колхозе станешь, и инженеру дело найдется непустяшное, и дом вот он ваш, — повел вокруг руками Семен Митрофанович.

— За все это большое спасибо вам, отец, но мы все же — горожане и место, где нам трудиться — завод, — не задумываясь, возразил Петр, а благодарность его старому уже отцу, готовому на любую бескорыстную помощь, подкрепил влажным блеском в глазах…

Семен Митрофанович заметил волнение Петра и поспешно, проговорил:

— Конечно, конечно… я понимаю: это все равно, что кулика из болота в степь выманивать.

Тут, подле сельской кузницы, откуда шел запах горна, Петр еще раз понял, что без запаха заводского двора, который столько лет возвышал его душу над землей, ему не жить настоящей жизнью…

В углу за горном стоял небольшой токарный станок по дереву в собранном положении, всегда готовый к работе. Но хозяин, видно, редко прибегал к пользованию им, и станок сиротливо был покрыт пылью заброшенности.

— Вот он мой станок, — не без гордости сказал старый кузнец. — Он мне в свое время очень годился. Сам я его и мастерил. Первые годы после войны выковывались конные плуги, колесные ходы под телеги, топоры, печные ухваты и множество других разных вещей, — Семен Митрофанович высоко вскинул голову и весело расхохотался: — Моя кузня была индустриальным центром села, начиная от того, что я даже серпы зубил. А чтобы ручку приделать к тому серпу или плугу, ее надо было сперва обточить, вот я и смастерил этот станок. И сколько он мне послужил! И дожил вот до того, что и в городе сподобился. По началу крутил я его ногой, как самопрялку, а потом, много позже, как электростанцию в колхозе запустили, моторчик мне электрики пристроили. Теперь, вышло, он послужит заводскому мастеру. Не покажется тебе это комедией?

— Грустная комедия — смех сквозь слезы, — печально улыбнулся Петр.

Станок частично разобрали и погрузили в багажник. А на другой день он уже стоял на своем месте в гараже, где ему теперь придется поработать на городской рынок. А черенки для лопат, и для тяпок, и для вил стали ходовым товаром в городе в огородный сезон, и пообтачивать их может и заводской токарь, пока пустуют и разваливаются заводские цеха.

Первомайский митинг

За ужином Петр, как бы, между прочим, и не очень уверенно, что получит поддержку, сказал:

— Пойдем, Танюш, завтра на первомайский митинг.

От неожиданного предложения мужа сердце Татьяны радостно и немного тревожно забилось, мгновенно явился порыв крепко обнять мужа, но она сдержала себя и только тихо проговорила:

— Я бы с удовольствием пошла. Ты намерен пойти, Петя? — все еще не совсем верила, что такое предложение сделал ей Петр, долго чуравшийся всего, что устраивали коммунисты в протест реформаторам. Прозрение на притаскивание демократами капитализма приходило медленно, с большим запаздыванием, и Татьяна еще не твердо была уверена, что освобождение мужа от самообмана, наконец, совершилось.

Вместо прямого ответа Петр с явным для Татьяны удовольствием рассказал, как он будто мимоходом попадал несколько раз на заседание партбюро в штабе, под который они облюбовали одну из скамеек в аллее к проходной завода. Рассказал и о том, как его пригласили на партийное собрание, где обсуждался вопрос об организации первомайского митинга, и что все на собрании его встретили доброжелательно, по-товарищески. Полехин персонально пригласил его прийти на митинг вместе с женой, которую, дескать, он и другие хорошо знают и уважают. Последнее Петр прибавил от себя, чтобы поощрить и поблагодарить Таню за согласие пойти на митинг вместе с ним.

Татьяна почти с ликованием выслушала рассказ Петра как свидетельство того, что в нем пробудилось нечто такое, что внесет в его жизнь новую, важную для него цель, отчего он признает себя, как и раньше, нужным общему делу, многим людям, и это окрылит его душу и тем самым облегчит груз, который навалили на нее реформы.

Таня обеими руками сжала его плечо, приложила к нему свою голову и, глядя ему в лицо счастливыми глазами, молитвенным голосом прошептала:

— На такие дела, Петя, я всегда пойду вместе с тобой, я всегда буду с тобой при таком деле.

Он взял ее голову в ладони, прижал к своей груди, словно хотел, чтобы Таня услышала прыгающее биение его сердца, потом слегка отстранил ее и жарко поцеловал в трепещущие губы.

Утром они нарядились по-праздничному, как уже давно не наряжались. Петр надел белую рубашку, серый костюм, который еще уцелел от реформ, повязал галстук, Татьяна — темно-сиреневое платье из тонкой шерсти и даже брошку приколола на грудь, чуть тронула себя духами, и они с торжественным настроением вышли из квартиры, как это всегда было в советское время. На улицах не было ни праздничного убранства, ни многолюдного движения нарядных людей, ни бравурной праздничной музыки, лишь деревья накинули на себя светло-зеленую вуаль, да яркое веселое солнце окрашивало будничную серость, Но Золотаревы шли к месту проведения митинга с праздничным, приподнятым настроением, уверенные в том, что идут на место, где должно происходить солидарное сближение пролетарского духа рабочих.

Митинг собирался на площади перед Дворцом культуры завода. Золотаревы подошли, когда бортовой автомобиль, приспособленный для трибуны и украшенный первомайскими лозунгами, уже был окружен большой плотной толпой рабочих, а люди группами и в одиночку еще подходили и подходили. Над толпой то здесь, то там разворачивались и поднимались красные знамена и флаги. Два красных бархатных знамени, извлеченные, вероятно, из тайного хранилища, были укреплены на автомашине. Среди собравшихся уже шли оживленные беседы, из которых можно было понять, что на митинг пришли рабочие и с других заводов.

Татьяна отметила среди собравшихся большое количество женщин, это вызвало у нее радостное удовлетворение. Она и ждала, что митинг, приуроченный к Первомаю, призовет и женщин. Она подумала, что митинг не будет чисто праздничным и торжественным, а будет митингом протеста против существующего режима и его порядков — бесправия трудовых людей, их безработицы и нищеты, особенно по отношению к женщинам, на которых, прежде всего, легла вся тяжесть режима президентской власти. Об этом женщины только и могут заявить на митинге своим массовым присутствием.

— Эх, дела пошли! Не хозяева мы теперь ни на заводе, ни в городе: пройти в праздник колонной по улице и то власти не разрешают, — сказал рядом стоящий пожилой мужчина.

— Куда там! На митинг пробираемся по одиночке, как когда-то в царской России на рабочую маевку.

— А мы нынче и есть в царской России, только цари разные — там был Николай, здесь — Борис.

— Как, бывало, весело проходили первомайские демонстрации — с праздником в душе и на сердце, а после веселые компании и застолья.

— Дома отдыха и профилактории до рассвета шумели музыкой и песнями.

— И зарядка для всей жизни была!

— Отпелись, братцы, и отыгрались!

Голоса были разные и люди говорили разные, но в одном тоне — то с задушевностью, то с грустью о потере. Однако прозвучал и другой голос:

— Забыли, как на те демонстрации праздничные под расписку собирали, а попробовали бы тогда на митинг не собраться… — это сказал мужчина лет под сорок с плотной фигурой, с краснощеким лицом, на котором играло выражение уверенности и самодовольства.

Петр посмотрел на него с презрением: человек злонамеренно врал. Петр превосходно помнил, как с удовольствием ходил на праздничные демонстрации — с радостным, торжественным чувством, и веселился, и пел от души вместе со всеми, и взлетал всем внутренним существом своим в просторы сияющего поднебесья. И если испытывал какое-то чувство понуждения, так это было чувство влечения на соединение с могучим духом коллективизма, на единение добрых, чудеснейших, прекраснейших человеческих сердец. Татьяна, державшая руку мужа, внезапно почувствовала ее нервную дрожь и прижала ее к себе, как бы удерживая его от вступления в спор.

Но Петра опередили. К краснощекому злопыхателю повернулась широкоскулая, веснущатая женщина с яростно пылающими глазами и с тем решительным выражением, каким обычно отличаются натерпевшиеся горя женщины.

— А зачем мне надо было тогда митинговать? Что, у меня работы не было? Зарплату мне не выплачивали? В больницу меня без десятков тысяч не пускали? Или детсад перед моими детьми закрывали? Не морочь людям голову, не пудри нам, рабочим, мозги, хватит со своего демократического одеяла пыль нам в глаза трясти, продрали мы уже свои глаза от ваших ядовитых плевков в наше советское прошлое, — отчаянно наступала женщина на краснощекого, и он под ее напором отступал задом, стараясь спрятаться за чужие спины, но от него отклонялись, и он оставался открытым в образующейся пустоте.