Утраченные звезды - Степан Янченко

Получится, получится, — сказал себе Петр, осматривая первую выточенную каталочку, — не боги горшки обжигают, — по-мальчишески обрадовался своему первому деревянному изделию. Трудовым людям не пристало думать и замечать как к ним приходит увлечение и зов творчества, — это их страсть жизни, и этим искусно пользуются известные люди, которых за что-то назвали новыми.

На другой день Петр, уступая своему нетерпению скорее выточить первый черенок, даже бензина не пожалел, захватив ведро извести для побелки яблонь, поехал на дачу. Еще на подъезде Петр заподозрил, что расставленные для просушки палки уменьшились числом, а когда подошел к козлам, то и убедился, что десяток палок из двух десятков не стало, кто-то их воровски унес, и, хотя воровство было как бы честное, вроде, как и не воровство, а дележка поровну, но оно до глубины души обидело и оскорбило Петра. Было обидно за того человека, который сам себе плюнул в душу, покусившись на труд простого рабочего человека, нищего, по существу.

— Чтоб тебе, негоднику, десять годов быть безработным. Вот же хмызник рядом, пойди и нарежь, сколько тебе надо. Так нет же, ему хочется у своего же, может быть, такого же рабочего брата украсть, — не успокаиваясь, возмущался Петр, подкрашивая известью молодые стволы яблонь, а деревца были уже такие, что их не украсть, успели подрасти до дикого разгула воровской жизни.

Петр забыл обиду, когда на одном, а потом и на другом деревце увидел почки, открывающиеся, чтобы выпустить на свободу розовато-белые нежные лепестки яблоневых цветочков. С нежной радостью он подержал веточки и подул на лопнувшие почки, желая помочь им раскрыться, и душу его наполнило такое детское торжество и такое чувство радости содружества с природой, что он позабыл не только обиду, причиненную вором, но все невзгоды, привнесенные в его жизнь. Когда кончил побелку, сел и посидел под яблонькой прямо на земле и полюбовался на приготовившиеся к цветению ветки, представляя себе сначала роскошные белые соцветия в сладком ароматном духе, а потом и наливающиеся соком яблоки.

Только к вечеру Петр собрался домой, все пережидал, пока солнце жарило палки для черенков, и был доволен тем, что и этот майский день прошел в деле. Черенки он забрал в гараж и еще несколько дней просушивал, выставляя их на солнце и на ветер. Но вот затем, наконец, подошел срок запустить свое дело.

Эту работу он решил начать утром, как раз пришлось воскресенье, и он позвал в гараж и сына Сашу не столько для практики, сколько для того, чтобы было с кем поделиться радостью удачи.

Первый черенок шел с трудностями и долго — все как-то не ладилось со станком — непрочно закреплялся и не центровался черенок. Не за то, за что надо, и не так, казалось, брались руки, не туда глядели глаза. Даже Саша кое-что подсказывал и помогал, Но второй черенок пошел легче, третий пошел не только скорее, но как-то даже проще, и к полудню все пять черенков стояли на проветривании. Но еще выяснилось, что хорошо было бы протереть их наждачком, а шлифовальная бумага у слесаря по металлу всегда была в запасе. Через день была целевая поездка за новыми заготовками, и дело, казалось, пошло с некоторой надеждой.

А следующий воскресный день был его первым рыночным днем. Он пораньше вынес первые пять черенков и пристроился с ними в ряду продавцов с разными бытовыми и скобяными вещами. Неподалеку в этом ряду продавцов оказался заводской знакомый Егорченков Николай. Он окликнул Петра:

— Агеич, здорово! И ты пристраиваешься в наш ряд? А ну-ка, иди ко мне со своим товаром.

Петр подошел к нему, поздоровался, держа черенки перед собой. Улыбаясь своими цыганскими глазами, Егорченков сказал:

— Ну-ка, покажь твой товар, — погладил черенок ладонью, похвалил:

— Славно отшлифовано! А что еще должно выходить из рук мастера высшей квалификации?… Заходи ко мне сзади, не загораживай меня от покупателей.

Егорченков торговал шурупами, разными гайками, гаечками, болтами и болтиками, нарезными кусками труб разных диаметров, водопроводной фасониной, крючками, петлями, защелками — все было заводского происхождения. Петр отметил, что с таким товаром сидело много продавцов

— Тебе, Агеич, нет смысла пристраиваться со своими черенками, тут местовое потребуют платить, а ты ведь не платил? — наставлял опытный предприниматель.

— Нет, не платил, а что это такое — местовое?

Егорченков расхохотался от рыночной непросвещенности Петра.

— А это оплата вот этой рыночной площади, какую я занимаю, вроде как за аренду.

— И сколько ты платишь? — последовательно постигал рыночные порядки Петр, удивляясь тому, что на рынке могут быть еще другие законы, кроме закона, выражаемого вопросом и ответом — сколько стоит товар.

Егорченков рассказал о стоимости торгового места и о мытарствах с получением и владением этим местом и добавил:

— Так что тебе будет выгоднее твой товар сдавать на продажу мне, — я его сбуду — тебе выгода и мне что-нибудь на руку перепадет, рассмеялся Егорченков. — Почем будем продавать — приценился?

— Не знаю, сегодня таким товаром никто не торгует, как-то видел, но не придал значения цене, — растерянно от своей рыночной беспомощности проговорил Петр.

Егорченков, конечно, знал почем на рынке идут такие изделия как черенки, он все знал о рыночных колебаниях цен, эти сведения бабочками порхали над товарами от продавца к продавцу, но промолчал не в силу рыночной хитрости, а от неизвестности того, что у него самого получится.

— Будем продавать, конечно, как подороже, сориентируемся и по спросу, по ходовитости товара, так сказать. Но с тебя, как на рынке заведено, десять процентов, что и будет моей выручкой от услуги, — Егорченков, лукаво блестя цыганскими глазами, добавил:

— Закон рынка.

— Согласен, — махнул рукой Петр и пошел из ряда продавцов, не очень надеясь на удачу. Но остановился недалеко, чтобы слышать, как его посредник будет торговать, и самому поучиться. Перед ним в ряд были разложены товары на подстилках по земле, на ящиках, на низких столиках, и на каждом месте, вроде как за верстаком или за станком, стоял такой же, как Егорченков, бедолага. Себя Петр сейчас не относил к бедолагам — он был все же производитель, пусть даже черенков.

Петр вдруг услышал, как Егорченков торговал его черенками.

Как отдать… не по-моему, не по-твоему… Дорого — иди поищи дешевше где их, такие черенки найдешь? Смотри: гладенькие, крепенькие, легонькие… Не пожалеешь, спасибо еще скажешь… На здоровье, пашите землицу, нынче лопата — самое подходящее индивидуальное орудие землепашца — ни овса, ни дизтоплива не требует.

Золотарев поспешил отойти подальше и прошел между рядов с одеждой, обувью, парфюмерией, обошел один круг, а потом и другой, удивляясь обилию вещей, разложенных и развешанных в палатках, на стойках. И вдруг он почувствовал, что это обилие чужеземных товаров как-то удручающе давит на него. Он прошел еще круг, присмотрелся и понял, что его давило не обилие товаров, а угнетающее однообразие, серое одноцветье, из которого трудно что-нибудь выбрать по душе и по цене. Затем Петр снова вышел к скобяным рядам, где была выброшена всякая мелочевка. И здесь, несмотря на разнообразие, все было собрано из отработанного, устаревшего, и мужики, стоявшие подле такого товара казались отработанными.

— Вот и разбежался твой товар, — весело встретил Петра Егорченков. А беспечной бодрости он никогда не терял, видать, неунывающий он был человек, может, действительно, в нем было что-то от цыганской крови.

— Получи твою выручку, за вычетом моей десятой доли и иди обмывай первую вылазку на рынок. Давай очередную партию твоего товара. Хотя неудобно, однако, мне у тебя выцыганивать десятую штуку, ты уж лучше сам где-либо за углом рынка черенки свои продавай. А спрос на них имеется, как видишь, по паре штук сразу берут.

— Нет уж, я согласен с тобой на таких паях сотрудничать — я делаю, ты — продаешь. Все равно тебе стоять, — предложил Петр. Так и состоялось у них рыночное сотрудничество.

И Петр принес домой первую торговую выручку от продажи своего труда по свободным ценам и пожалел, что пока не получилось у него беспрерывной заготовки материала для обработки черенков.

Но рыночное занятие не рисовалось ему радужным, оно могло быть только подспорьем, как временный выход из положения. Он все-таки еще надеялся, что общее положение должно измениться и повернуться лицом к нему, рабочему человеку, хотя признаков к этому он не видел.

Так поняла его занятие и Татьяна, когда приняла от него деньги, и не слеза радости затмила ей глаза, а слеза неизбывного горя, непроглядной беспросветности их жизни и стыда. Именно стыда перед тем, что он, высокого класса мастер, и она, опытный инженер-конструктор, вынуждены зарабатывать на пропитание детям и себе подторговыванием на рынке какими-то мелкими случайными поделками. Слеза выкатилась из уголка глаза по носу. Татьяна поспешно украдкой от мужа смахнула ее и с напускной наигранностью в голосе сказала: