Чаки малыш - Борис Козлов

в сторону.

Уже зная, но еще не веря, он посмотрел вправо, на позицию Льва, – человек в пятнистой одежде лежал там ничком, неподвижно.

– Попал, как видишь, – снова сказал Чаки безразличным голосом.

Возможно, он вскрикнул. Задыхаясь от гнева, Чаковцев сделал то, что велел инстинкт, – вскинул оружие, прицелился в зеленую харю.

– Эй, – окликнул его Чаки, – ты пустой.

Он покачал головой, ленивым движением поднял ствол, потом добавил:

– А я – нет.

Чаковцев не отрываясь смотрел в чёрный зрачок.

– Ты убил человека, – сказал он.

– А ты убил зверя, – сказал Чаки.

– Ты друга убил.

– Нет, я убил предателя. Я думал, ты мой друг.

Чаковцев скривился:

– То же самое я могу сказать о тебе.

Он снова поглядел на неподвижного Льва, потом на Чаки:

– Зачем ты это сделал?

– Что-то подсказывает мне: ответ тебе известен.

– Ты убил его в спину. Это подло.

– Подло? Какая чушь. По-другому бы просто не вышло, сукин сын был для меня слишком хорош.

– И что теперь? – спросил Чаковцев. – Теперь моя очередь?

Вместо ответа Чаки опустил оружие, молча сел на мокрую землю, махнул Чаковцеву рукой – садись. Привалившись спиной к дереву, тот закрыл глаза и позволил усталости взять своё. От земли пахло ранней весной – прелой, сырой и многообещающей, и легкая примесь порохового дыма делала этот запах особенно щемящим. Где-то совсем рядом лежал убитый им зверь – Чаковцев вдруг понял, что даже не знает, кого именно он убил.

– Кто это был? – спросил он.

– Что?

– Тот зверь, – Чаковцев показал рукой в сторону чащи.

– Олень, – ответил Чаки, – твой первый олень. Хочешь посмотреть?

Чаковцев затряс головой:

– Нет, не хочу.

Потом сказал:

– Я хочу посмотреть на Льва.

Чаки поднял на него воспаленные глаза:

– Это ни к чему. Пора нам. Пошли.

И встал. “Придушить его, что ли?” – подумал Чаковцев и посмотрел на свои руки. “Нельзя”.

– А если я откажусь?

Чаки усмехнулся:

– Не откажешься. Твоя Вошь у меня.

– Её зовут Блоха, – поправил Чаковцев. – И я откажусь. Без меня у тебя не будет сделки.

– Как знаешь, – сказал Чаки, – тут не далеко, могу и дотащить.

Он сделал быстрое, без замаха, движение сверху вниз – приклад гравированного ружья опустился Чаковцеву на темя; молния вспыхнула и погасла, и наступила тишина.

Сознание возвращалось по каплям, буквально: кап, кап, кап. Сначала он застонал, потом зашевелился, потом сел. Прижался к холодному ноющим затылком и снова застонал, на этот раз от облегчения. Жив. Он исследовал языком пересохший рот, облизал губы, прислушался. Звук падающих капель – ритмичный, близкий – нет, не почудился. Чаковцев открыл левый глаз, зажмурился от света, осторожно открыл оба: грязно-желтый кафельный пол, половины плиток не хватает, в центре – эмалированный таз больничного вида, почти полный воды. Капли прилетали откуда-то сверху, но посмотреть вверх Чаковцев пока не решился, вместо этого он стал считать: раз-и, раз-и. Шестьдесят капель в минуту, andante. Он сделал привычное мысленное усилие, но сквозь боль в затылке проступило лишь пошлейшее – “капель-апрель”. Его ситуация больше не рифмовалась, и ему нестерпимо хотелось пить. Чаковцев покосился на таз – вода выглядела абсолютно прозрачной. Оттолкнувшись от стены, он попытался встать, но пол под ногами немедленно закачался. “Ладно”. На четвереньках вышло ловчее. У воды в тазу оказался колодезный вкус из детства, сладковатый, – как странно, что он ещё помнит. Холодные капли с потолка теперь падали ему на темя. Хорошо. Напившись, он окунул лицо в воду – вода тут же сделалась бурой, с зеленью. Ну, да – краска и кровь, охота, Лев и Чаки, “твой первый олень”. Он помнит. Хорошо. Чаковцев отполз назад к стене, закрыл глаза и уснул.

Лев протянул ему бумажку. Он взглянул: просто строчка цифр.

– Что это?

– Номер телефона. На крайний случай. Позвоните и назовитесь. Вам помогут.

– Те самые хорошие парни?

– Да. И будет лучше, если номер вы запомните.

– В крайнем случае бумажку я съем.

– Это не фильм про шпионов, Геннадий Сергеевич.

– Я уже догадался. Вы думаете, он вас подозревает?

– Нет, но не следует его недооценивать. Если я выпаду из игры… по любой причине…

– Да?

– Не рискуйте, подыграйте ему, помните о главном. Что главное, Геннадий Сергеевич?

– Документы. Вы точно уверены, что копий нет?

– Почти. Он не любит компьютеры, не без оснований, надо признать.

– Так значит, это действительно бумаги?

– Да. Просто портфель с бумагами. Я видел лишь однажды, он прячет его в тайнике, думаю, на старом полигоне. Накануне передачи покупателю его придется оттуда достать.

– И что тогда?

– Ничего. Я этим займусь.

– Да, но если…

– Этого не случится, Геннадий Сергеевич.

– И всё же.

– Держитесь поближе к портфелю. При первой возможности позвоните. Импровизируйте.

– Я беспокоюсь за девушку.

– Как я уже сказал, он её отпустит… Вы ревнуете, Геннадий Сергевич, я понимаю, но поймите и меня: я не часть этого треугольника. Вам придется разрулить это самому.

Сон оборвался. Чаковцев вздрогнул и открыл глаза. Он по-прежнему лежал на кафельном полу, вода капала с потолка, и сантиметрах в тридцати от его носа большой таракан флегматично покачивал усами. “Мне уже лучше”, – констатировал Чаковцев. Он сел и огляделся. Помещение, в котором он находился, выглядело как подвал. “Бункер”, – поправил себя Чаковцев. Никаких окон, лампочка в армированном плафоне тускло освещала бетонные стены, бывшие когда-то зелеными, обломки мебели и мусор. Внимание Чаковцева привлекла дырчатая цилиндрическая коробка – в таких, он знал, раньше стерилизовали всякую медицинскую всячину. Возможно, здесь был когда-то медпункт или лаборатория. Опираясь на стену спиной, он встал – качало теперь гораздо меньше; морщась, ощупал голову. Обошел помещение по периметру, помочился в углу на кучу хлама – мелкая членистоногая живность бросилась оттуда врассыпную. Из помещения наружу вела бронированная дверь с запором на манер штурвала, Чаковцев толкнул её плечом – к его удивлению, дверь сдвинулась. Из темноты потянуло сквозняком. “Стоп, – сказал себе Чаковцев, – ты не готов”. Он еще раз огляделся: ножка стола? – не то. Поддел пальцем крышку бикса, усмехнулся: “Вот оно”. Коробка была набита шприцами и хирургическим железом, местами тронутым ржавчиной. Чаковцев порылся в нём, стараясь не греметь, вытащил зажим с хищным острым клювом и сунул в карман.

“Ты только найдись, дружочек, только найдись”, – прошептал он ласково и выскользнул за дверь.

Оскальзываясь на мокром полу, местами ступая в лужи, Чаковцев шел по узкому, на ширину раскинутых рук, коридору. Серый прямоугольник впереди – источник света – был его целью, оттуда струился свежий, кружащий голову ветерок. “Где-то уже было, – подумал он, – всё это: темный коридор, неявная опасность, сомнительное оружие в руках, и страх”. Не дойдя до выхода, Чаковцев остановился – совсем рядом, прямо за стеной, за железной дверью, кто-то подвывал умирающей собакой, а может быть, пел. Мыслей больше не нашлось в его разбитой голове, одна лишь ярость. Он нащупал колесо запора и крутанул, рванул на себя. В комнате, в углу, лежал мужик, отвратительно белея задницей, и раскачивал под собой скрипучую армейскую койку; бледная рука, увитая тонким плющом,