О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы - Юрий Николаевич Безелянский

Институт экономики, ловил академика Владимира Александровича Тихонова, одного из создателей агропромышленного комплекса. По коридорам института туда-сюда снуют учёные, остепенённые и нет, доктора наук, вихлястые аспиранты. И какая-то общая неразбериха, шум, гам – полное отражение положения дел в нашей экономике. У академика поразила наколка на руке: сердце (напоминание о первой любви?).

Был в мастерской у скульптора Королёва вместе с Георгием Фроловым. Сошлись три интереса, Фролов нашёл для себя золотую жилу: убитую партизанку Веру Волошину, пишет о ней и добивается, чтобы ей присвоили звание Героя Советского Союза, мол, такая же, как Зоя Космодемьянская. Вите Королёву нужна новая тема, он изнемог от серийного Ленина. Ну, а мне нужна военная публикация для журнала. Сидели втроём, толковали, выпили полбутылки водки. И мне, честно говоря, было не очень уютно в компании средненького советского скульптора и средненького советского писателя – Фролов считает себя уже писателем. Моё место рядом с Тарковским и Вознесенским, а я сижу с Королёвым и Фроловым.

23 января

Я лечу свой нос. Фомин пишет докторскую. Заостровский весь в редакционном кипении, Фишер ходит мрачный, как будто у него украли любимую канарейку. Лишь один Половик радуется жизни – книгам и лыжам… Читаю исторические и мемуарные книги ради Календаря – Блез Паскаль, Эдвард Мунк, Эммануил Казакевич, Ахматова, Зощенко, и им приходилось нести свой крест…

31 января

У Зощенко есть прелестный пассаж: «Пишешь, пишешь, а для чего пишешь – неизвестно. Читатель, небось, усмехнётся тут. А деньги, скажет…» Вот и я пишу и пишу – историю памятника ревкома на Чукотке (наваял Королёв) и «Вернуться в Россию стихами» о поэзии Георгия Иванова, Ходасевича, Минского и других поэтов. В журнале «Отчизна», где работает Фролов, главный редактор Олег Куприн предложил мне сделать материал о поэтах-эмигрантах, это уже похоже на литературоведение.

27-го Гриша, Гаврилов и я, втроём, сбежали с работы в Музей Пушкина на выставку немецких экспрессионистов. Группа «Мост» – Кирхнер, Отто Мюллер, Эмиль Нольде, Хеккель… А ещё любопытная графика Джорджа де Кирико… Ще тоже не отстаёт и побывала на экскурсии «Цветаева в Москве». В Мерзляковском переулке к группе выскочила какая-то баба и заголосила: «Возят тут, про дуру умалишённую рассказывают, окна только застят… О людях думать надо…»

Все так и оторопели от такой всенародной любви к большому поэту России…

5 февраля

Побывал на съезде профсоюзов в зале «Россия». Выступления делегатов были неинтересные и бледные, а вот буфет роскошный (жульен с грибочками – прелесть), а груди большинства делегаток тоже вызывали восхищение. По-немецки Venusberg (гора Венеры). Как признавался Александр Бенуа, область Венеры играла большую роль в его жизни. Значит, я тоже немного Бенуа…

Ещё встречались три работника многотиражки «Советский студент», 25 лет назад мы делали первые шаги к журналистике. А теперь? Фролов весь в военных окопах, Стрижев пишет о временах года и об овощах, ну, а я бултыхаюсь в диапазоне: кооперация – литературоведение – история… Показал Стрижу свой Календарь, он в восторге: «Красота подробностей!..»

Звонил Тарковскому. У них дома грипп. Собирается поехать на Запад, ставить там фильм…

9 февраля

Русский физиолог Н. Пэрн в течение 18 лет вёл своеобразный физиологический дневник, в котором записывал свои ощущения и настроение. Он обнаружил, что, например, ясность мышления, склонность к сочинительству повышаются через 7, 14, 21, 28 дней. А ещё сексуальная восприимчивость. Отмечал он и влияние космоса на самочувствие человека, например, сердечные боли учащаются при пересечении Землёй межпланетного магнитного поля и т. д.

14 февраля

Провёл интервью с академиком Тихоновым – типичная учёная абракадабра, туман учёных дефиниций. Посидел часа два, и заломило голову. Переключился на «Литературку». Статья Чупринина «Оживляж». На смену пуританским прежним годам в литературе появились игривости, когда женщина не только трудится на производстве, но и во время встречи с мужчиной «скидывает», «сбрасывает», «стаскивает» с себя бельё. «Ольга стащила платье… и, отчаянно крикнув: „Нагишом будем! Стесняться некого!“ – скинула трусы» (цитата из журнала «Волга», 9-1981).

У современного итальянского писателя Итало Кальвино читатель приходит в магазин и мысленно классифицирует всё выставленное на полках: «Книги, Которые Ты Можешь Не Читать; Книги, Сделанные Для Другого Употребления, Нежели Чтение; Книги Уже Прочитанные. Хотя При Этом Не Было Даже Необходимости Раскрывать Их, Поскольку Они Принадлежат К Категории Уже Прочитанного Ещё До Того, Как Ты Начал Их Читать…»

В последнее время я стараюсь читать лишь то, что мне интересно и ново, в частности, под углом зрения Календаря, новые имена, повороты судьбы, любопытные высказывания и т. д. К примеру, недавно проштудированные воспоминания Авдотьи Панаевой, книгу Божовича о западных режиссёрах, «Мой путь и мои песни» Мориса Шевалье, второй том Бенуа и прочее собирание колосьев на культурной ниве…

27 февраля

В среду, 24-го, только и разговоры про катастрофу в метро на станции «Авиамоторная». Тысяча слухов и четыре строки в «Вечёрке». Живём в закрытом, почти секретном обществе…

Чествовали 80-летнего Семёна Васильевича Потапова у него дома. Я боялся воспоминаний («Белых знал не по книгам, а встречался с ними лицом в лице…») и направил его память в русло встреч со Сталиным. В 1946 году Потапова (а он был первым замом министра заготовок) вместе с министром Двинским вызывали на заседание Политбюро по поводу того, как поднять сельское хозяйство. Микоян накануне их инструктировал: говорите только кратко и по делу, вы же не Маяковские… С томлением в коленях Потапов, рассказывал он, вошёл в кабинет заседаний. Члены Политбюро сидели за столом, а Сталин всё время ходил и курил свою трубку. Маленького роста, рябой, уже не рыжеватый, а седой. Вопросы задавал со знанием предмета… Вождь работал с 10–11 часов утра до 18, потом большой обед, а дальше с 21 часа вечера и до 4 часов утра. И так работали все министры…

Потапову – 80, а я иду к своему 50-летию. Когда Борису Слуцкому исполнилось 50, то он написал простое и суровое стихотворение:

Кончилось мое ещё,

Началось моё уже.

Как моё уже – тоще,

на последнем рубеже.

Все начала кончил я.

Начинается конец.

Он тяжёлый, как свинец,

но правдивый. Без вранья.

Грустновато, если не сказать больше. Всё зависит от степени откровенности и вкуса. Можно, конечно, выразиться иначе, с изящной иронией, как Анатоль Франс: «Молодость прекрасна тем, что она может восхищаться, не понимая. Позже является желание постигнуть известное соотношение вещей, а это уже большое неудобство».

А можно и по-другому с вибрирующим юмором: «О себе я могу сказать