Две Дианы - Александр Дюма

— Иначе и быть не могло! — заметил адмирал. — Все благородное сословие Франции восстало бы против нелепого подозрения, которое запятнало бы достойнейшего его представителя.

— Не будем говорить об этом, — нахмурился Габриэль. — Я рад вас видеть, адмирал. Должен сказать, что ваши речи, рассуждения мэтра Парэ, писания и мои собственные размышления убедили меня в правоте вашего дела. Итак, я с вами!

— Добрая и весьма своевременная весть! — одобрительно подхватил адмирал.

— Но в то же время я думаю, что в ваших же интересах держать мое обращение в тайне. Только что герцог де Гиз говорил мне, что лучше избегать всякого шума вокруг моего имени. Тем более что эта отсрочка совпадает с новыми обязанностями, которые мне предстоят.

— Но как бы мы гордились, если бы открыто признали вас своим!

— И все-таки от этого — хотя бы на время — следует отказаться. Я могу только поклясться вам, что считаю себя одним из ваших братьев по духу.

— Прекрасно! Позвольте мне оповестить вождей движения о блестящей победе наших идей.

— Не возражаю, — отозвался Габриэль.

— Принц Конде, Ла Реноди, барон де Кастельно уже знают о вас, и все воздают должное вашей доблести, — заявил адмирал. — Еще до того, как вы окончательно примкнули к нам, мы видели в вас союзника исключительных достоинств и нерушимой честности. Потому-то мы и постановили не держать ничего в тайне от вас. Вы будете наравне со всеми руководителями посвящены во все наши планы. При этом вы совершенно свободны, связаны только мы…

— Такое доверие… — начал Габриэль.

Но адмирал перебил его:

— Оно обязывает вас только к сохранению тайны. Для начала знайте одно: планы, с которыми вы ознакомились на собрании в доме на площади Мобер и которые тогда были признаны преждевременными, сейчас вполне осуществимы. Юный король слаб, Гизы наглеют, новых гонений уже не скрывают, все это побуждает нас к решительным действиям, и мы начнем…

Но тут Габриэль не дал ему договорить:

— Простите, я говорил, что я ваш, но только в известных пределах. И дабы прервать вашу дальнейшую откровенность, считаю своим долгом заявить, что я признаю Реформацию только как религиозное движение, но не как политическую партию, и посему не могу ввязываться в события, носящие чисто политический характер. Франциск Второй, Мария Стюарт и сам герцог де Гиз только что отнеслись ко мне с присущими им великодушием и благородством. Я не могу не оправдать их доверие. Позвольте мне ограничиться лишь идейной стороной вашего учения и воздержаться от действий. Я могу открыто примкнуть к вам когда угодно, но сохраняя при этом независимость моей шпаги.

С минуту поразмыслив, Колиньи произнес:

— Мои слова, Габриэль, не были праздными словами: вы совершенно свободны… Идите своей дорогой, если вам так по сердцу; действуйте без нас или совсем бездействуйте. Мы не ждем от вас никакого отчета. Мы знаем, — подчеркнул он, — что иной раз вы умеете обходиться без союзников и без советчиков.

— Что вы хотите этим сказать? — удивился Габриэль.

— Я все понял, — ответил адмирал. — В данное время вы не можете участвовать в наших действиях, направленных против королевской власти. Будь по-вашему! Мы ограничимся тем, что будем ставить вас в известность о наших планах и переменах. Следовать ли за нами или оставаться в стороне — это ваше личное дело. Вам дадут знать, письмом или через гонца, когда и для чего вы нам понадобитесь, и вы поступите, как найдете нужным. Так решили в отношении вас руководители движения. Такие условия вы, думается, принять можете.

— Я их принимаю и благодарю вас, — ответил Габриэль.

И они расстались.

XVII

ДОНЕСЕНИЯ И ДОНОСЫ

Прошло семь или восемь месяцев. В жизни героев нашего рассказа, как и в жизни Франции, мало что изменилось. Но тем не менее назревали грозные события. Чтобы ознакомиться и разобраться в них, мысленно перенесемся в некое учреждение, где собираются воедино все последние новости, а именно — в кабинет начальника полиции.

Итак, вечером 25 февраля 1560 года г-н де Бражелон, начальник полиции, небрежно раскинувшись в кресле, слушал доклад одного из своих секретарей по имени Арпион.

Тот читал:

— «Сегодняшнего числа известный вор Жиль Роз был задержан в большом дворцовом зале в тот момент, когда срезал золотую цепь у каноника Священной капеллы…»

— У каноника Священной капеллы! Вы только подумайте! — воскликнул г-н де Бражелон.

— Какое кощунство! — сказал мэтр Арпион.

— А какая ловкость! — заметил начальник полиции. — Какая ловкость! Ведь каноник сам малый не промах. Попозже я вам скажу, мэтр Арпион, как мы разделаемся с этим прохвостом. Дальше.

Мэтр Арпион продолжал:

— «Господа уполномоченные от Сорбонны, явившиеся к принцессе Конде с предложением отказаться от вкушения мясной пищи на время великого поста, были приняты господином де Сешелем, каковой встретил их с великим глумлением и заявил, что они ему нужны, как прыщ под носом».

— А вот это посерьезней, — поднялся с кресла начальник полиции. — Отказаться от поста и оскорбить представителей Сорбонны! Это значительно отягчит ваш счет, госпожа де Конде, когда мы начнем подводить итоги! Арпион, это все?

— На сегодня, слава Богу, все. Но вы, ваша милость, еще не сказали, как быть с Жилем Розом.

— Отберите в тюрьме еще несколько ловких мошенников, и пусть они во главе с ним отправятся в Блуа; там предстоит большой праздник, и, может быть, им удастся потешить короля своими уловками и проделками.

— Но если они по-настоящему своруют?

— Тогда их повесят!

В этот момент явился привратник и доложил:

— Его милость Великий инквизитор веры!

Мэтр Арпион не стал дожидаться, когда ему прикажут удалиться. Он поклонился и вышел. Вошедший был особой поистине важной и устрашающей.

К обычному званию доктора Сорбонны и каноника Нуайонского он присовокупил звание Великого инквизитора по вопросам веры всей Франции. Для того чтобы имя его было столь же выразительно, как титул, он велел себя называть Демошаресом, хотя звали его попросту Антуаном де Муши. С тех пор в народе и стали звать шпионов мушарами.

— Ну и как, господин начальник полиции? — спросил Великий инквизитор.

— Ну и как, господин Великий инквизитор? — отозвался начальник полиции.

— Что новенького в Париже?

— Я как раз хотел у вас спросить то же самое.

— Это значит, что новостей нет, — тяжко вздохнул де Муши. — Трудные пришли времена! Ничего нет: ни заговоров, ни покушений. А эти гугеноты — они просто жалкие трусы! Мельчает ныне ваше ремесло, господин де Бражелон!