Две Дианы - Александр Дюма

Признательная улыбка Марии Стюарт, обращенная к герцогу де Гизу, была так выразительна, что у короля рассеялись все сомнения.

— Матушка, — сказал он, — я должен признаться, что держусь того же мнения, что и дядя.

— Предать память отца! — чуть ли не простонала Екатерина.

— Нет, государыня, я, напротив, ее берегу, — возразил Франциск II. — Разве не сказал отец сейчас же после ранения, что Монтгомери здесь ни при чем?! И потом, в самые жестокие минуты своей агонии он даже и не подумал отказаться от сказанных им слов! Разрешите уж мне, его сыну, ему повиноваться!

— Так! Значит, вы начинаете с презрения к священной воле вашей матери!

— Государыня, — перебил королеву герцог де Гиз, — разрешите вам напомнить ваши собственные слова: единая воля в государстве!

— Но я разумела, что воля министра не должна возвышаться над волей короля.

— Кстати, государыня, кто же может больше заботиться о короле, нежели я, его супруга? — вмешалась Мария Стюарт. — Вот я вместе с дядей и подаю ему совет: верить в честность, а не в предательство, когда речь идет о благороднейшем и честнейшем из его верноподданных, и не позорить свое царствование беззаконием!

— И к таким увещеваниям вы прислушиваетесь? — обратилась королева к сыну.

— Я прислушиваюсь к голосу своей совести, — отвечал молодой король с такой твердостью, которой от него никто не ожидал.

— Это ваше последнее слово, Франциск? Тогда берегитесь! Если вы отказываете вашей матери при первом ее обращении к вам и проявляете слишком уж полную независимость, тогда можете управлять страной без меня, с вашими верными министрами! Мне нет больше дела ни до короля, ни до королевства, я покидаю вас! Подумайте, подумайте хорошенько над этим!

— Мы горько бы оплакивали такую потерю, но сумели бы с ней примириться! — шепнула Мария королю.

И тот, влюбленный в нее до безрассудства, повторил, как покорное эхо, вслед за ней:

— Мы горько бы оплакивали такую потерю, но сумели бы с ней примириться.

— Хорошо же! — только и могла сказать Екатерина и добавила, кивнув в сторону Габриэля: — А этого я еще рано или поздно найду.

— Я это знаю, государыня, — почтительно ответил ей молодой человек, думая о гороскопе.

Но Екатерина уже не слыхала его. Налитыми кровью глазами она взглянула на молодую королевскую чету, на герцога де Гиза и, ничего не сказав, вышла из зала.

XVI

ГИЗ И КОЛИНЬИ

После ухода Екатерины наступило долгое молчание. Молодой король, казалось, сам был поражен своей смелостью. Мария, опасаясь за свое счастье, со страхом вспоминала последний угрожающий взгляд королевы. Один только герцог де Гиз был счастлив, радуясь, что так быстро избавился от своей властной и опасной союзницы.

Тогда Габриэль, виновник всех этих тревог, заговорил первым:

— Ваше величество, я вам крайне признателен за великодушное отношение к несчастному, от которого отвернулось даже Небо. Но поверьте: моя жизнь уже никому не нужна, в том числе и мне самому. Настолько не нужна, что я даже не хотел спорить с королевой…

— Вы неправы, Габриэль, — возразил ему герцог де Гиз, — вся ваша жизнь полна славных дел в прошлом, она будет полна ими и в будущем. У вас есть та стремительность, которая нужна всякому государственному человеку, а нашим деятелям именно ее и не хватает.

К этим словам присоединился нежный, утешающий голосок Марии Стюарт:

— И потом, вы, господин де Монтгомери, так великодушны и благородны!

— Таким образом, — заключил Франциск II, — ваши прежние заслуги позволяют мне рассчитывать на вас и в дальнейшем. Я не хочу, чтобы мы под влиянием тяжкой скорби лишили родину такого защитника, в котором верность сочетается с доблестью.

Габриэль с каким-то печальным удивлением впитывал в себя эти слова надежды и одобрения. Он медленно переводил затуманенный взор с одного на другого и, казалось, о чем-то мучительно думал.

— Хорошо! — наконец сказал он. — Эта столь неожиданная доброта, которую вы все проявили ко мне, потрясла меня до глубины души. Теперь моя жизнь, которую вы мне, так сказать, подарили, принадлежит только вам! Я отрекаюсь от собственной свободы. Во имя тех, кому я верю, я готов делать все что угодно! Моя шпага, моя кровь, моя жизнь — все, что имею, я отдаю вам.

Пылкая самоотверженность молодого графа произвела на них неизгладимое впечатление: у Марии на глаза навернулись слезы, король поздравлял себя с тем, что, выдержав характер, спас такое признательное сердце; ну, а герцог-то знал лучше, чем другие, на что способен Габриэль в своей жажде подвига и самопожертвования.

— Да, друг мой, — сказал он ему, — скоро вы мне понадобитесь. Настанет день, когда во имя Франции и короля я пущу в ход вашу честную шпагу.

— Она к вашим услугам в любую минуту.

— Оставьте ее пока в ножнах, — засмеялся герцог. — Войны и распри, как видите, потухли. Отдохните и вы, Габриэль, а заодно пусть улягутся страсти вокруг вашего имени. А когда ваша печальная известность несколько позабудется, то через год или два я испрошу у короля для вас ту же должность гвардии капитана, которой вы так же достойны, как и прежде.

— Разве я ищу почестей, ваша светлость? — возразил Габриэль. — Я ищу случая принести пользу королю и Франции, случая ринуться в бой и достойно там умереть!

— Вы слишком торопитесь, — усмехнулся герцог. — Скажите лучше, что, если король вас призовет, вы откликнетесь немедленно.

— Где бы я ни был, я тотчас же предстану перед королем, ваша светлость!

— Очень хорошо, больше от вас ничего и не требуется.

— А я со своей стороны, — добавил Франциск II, — благодарю вас за обещание и постараюсь, чтобы вы о нем не пожалели.

— И помните, — заметила Мария Стюарт, — что в наших глазах вы будете таким другом, от которого ничего не скрывают и которому ни в чем не отказывают.

Растроганный Габриэль низко поклонился и почтительно прикоснулся губами к руке, которую ему протянула королева.

Потом он пожал руку герцогу и после милостивого кивка короля удалился.

Дома Габриэль застал у себя адмирала Колиньи. Он пришел проведать своего сен-кантенского соратника, и, когда Алоиза сообщила ему, что ее хозяина утром препроводили в Лувр, Колиньи решил дождаться его возвращения, чтобы успокоить кормилицу, а заодно и самого себя.

Увидев Габриэля, он обрадовался и принялся расспрашивать обо всем случившемся.

Габриэль, опустив подробности, сказал только, что после его разъяснения обстоятельств горестной кончины Генриха II его отпустили с миром.