Две Дианы - Александр Дюма

— Прекрасно, — процедил сквозь зубы Монморанси.

— Теперь относительно вашего племянника, адмирала де Колиньи, который управляет Пикардией и Иль-де-Франс. Государь считает, что быть губернатором двух провинций несколько утомительно, и предлагает господину адмиралу освободиться от одной из них по своему выбору. Не сочтите за труд поставить его в известность.

— Уж конечно, не иначе, — согласился коннетабль, криво улыбаясь.

— Что же касается вас лично, господин коннетабль… — так же спокойно продолжал герцог.

— Уж не отнимут ли у меня и жезл коннетабля?! — язвительно перебил его Монморанси.

— Увы! Вы прекрасно знаете, что это невозможно, ибо звание коннетабля дается пожизненно. Но разве оно совместимо со званием великого магистра, которым вы облечены? Его величество считает, что вам надлежит отказаться от этой тяжкой обязанности и передать ее мне.

Монморанси заскрежетал зубами:

— Все к лучшему! Вы кончили, милостивый государь?

— Думаю, что так, — ответил герцог де Гиз, снова занимая свое место.

Коннетабль чувствовал, что не в силах справиться со своей яростью, что может разразиться гневом и, нарушив почтение к королю, превратиться из опального вельможи в мятежника. Он не хотел доставить ликующему противнику такую радость и, резко поклонившись, направился к двери. Но перед тем как уйти, он будто о чем-то вспомнил и обратился к королю:

— Государь, последнее слово, последний мой долг в память вашего доблестного родителя. Тот, кто нанес ему смертельный удар, возможно, повинен не только в неловкости. По крайней мере, у меня есть основания так думать. По-моему, он вышел на поле с преступными намерениями. Человек этот — мне доподлинно известно — считал себя оскорбленным королем. Ваше величество несомненно назначит строжайшее следствие…

Герцог де Гиз поежился, услышав грозное обвинение, но Екатерина перебила коннетабля:

— Знайте, сударь, что в вашем участии нет никакой нужды. Я, вдова Генриха Второго, не позволю никому другому сказать здесь первое слово! Будьте спокойны, сударь, об этом подумали раньше вас.

— Тогда я ничего не могу добавить, — ответил коннетабль.

Ему не позволили даже направить стрелу своей давней ненависти в сторону графа де Монтгомери, ему не дали выступить обвинителем против убийцы и мстителя за своего повелителя! Он ушел, задыхаясь от гнева и стыда, и вечером уехал в свое поместье Шантильи. В тот же день герцогиня де Валантинуа покинула Лувр, сменив его на дальнюю и мрачную ссылку в Шомон-сюр-Луар.

Так завершилась месть Габриэля.

Правда, бывшая фаворитка готовила нечто страшное тому, кто низверг ее с высоты величия.

Что же касается коннетабля, то Габриэлю еще доведется с ним встретиться в тот день, когда тот вновь придет к власти.

Но не будем предупреждать события, а возвратимся лучше в Лувр, где Франциску II только что доложили о депутатах парламента.

XV

ПОГОДА МЕНЯЕТСЯ

Как и говорила Екатерина Медичи, парламентские посланцы застали в Лувре полное согласие. Франциск II представил им герцога де Гиза как первого министра, кардинала Лотарингского — как главного управляющего финансами и Франсуа Оливье — как хранителя государственной печати. Герцог де Гиз ликовал, королева Екатерина радостно улыбалась. Все шло как нельзя лучше!

Один из парламентских советников вообразил, что мысль о милосердии будет доброжелательно воспринята, и, проходя мимо короля, крикнул:

— Помиловать Анна Дюбура!

Но советник упустил из виду, что новый министр был ревностным католиком.

Герцог де Гиз, по своей привычке, прикинулся непонимающим, но в то же время, даже не советуясь с королем и Екатериной Медичи, сказал внятно и раздельно:

— Да, господа, дело Анна Дюбура и тех, кто вместе с ним, будет назначено к производству и в скором времени закончится! Не беспокойтесь!

После этого заверения члены парламента — одни в печали, другие в восторге — покинули Лувр, но как бы то ни было, все они были убеждены, что никогда не было столь отзывчивого и дружного правительства.

И действительно, даже после их ухода герцог де Гиз еще видел на устах Екатерины улыбку. Правда, улыбка эта теперь казалась ему какой-то неестественной, фальшивой.

Франциска II, видимо, слишком утомила вся эта церемония.

— Думаю, что на сегодняшний день достаточно, — заметил он. — Как, по-вашему, матушка, не могли бы мы провести несколько дней под Парижем, например в Блуа, на берегу Луары?

— Герцог де Гиз все это примет к сведению, — ответила Екатерина. — Но на сегодня, сын мой, ваши труды еще не закончены. Прежде чем отдохнуть, вы должны уделить мне всего полчаса для выполнения одного священного долга.

— Какого, матушка? — спросил Франциск.

— Это долг судьи.

«Куда она клонит?» — встревожился герцог де Гиз.

— Государь, — продолжала Екатерина, — ваш царственный родитель погиб насильственной смертью. Кто этот человек, который нанес ему удар: растяпа или злоумышленник? Я лично склоняюсь к последнему. Но так или иначе, в этом вопросе нужно тщательно разобраться. Необходимо учредить следствие.

— Но если так, — возразил герцог, — графа де Монтгомери надо тут же арестовать по обвинению в цареубийстве!

— Граф де Монтгомери арестован сегодня утром, — ответила Екатерина.

— Арестован? Но по чьему приказу? — вскричал герцог де Гиз.

— По моему! Власть еще не была установлена, я сама подписала приказ. Он мог каждую минуту ускользнуть. Его привезли в Лувр без всякой огласки. Я прошу вас, сын мой, допросить его. — И, не дожидаясь ответа, она дернула звонок с такой же уверенностью, с какой это проделал герцог де Гиз два часа назад.

Франциск Лотарингский нахмурился. Запахло грозой.

— Пусть приведут арестованного, — приказала королева вошедшему слуге, и, когда тот удалился, наступило тягостное молчание.

Король был растерян, Мария Стюарт обеспокоена, герцог де Гиз недоволен. Одна лишь Екатерина была решительна и непреклонна.

— Мне кажется, — начал герцог де Гиз, — если бы граф де Монтгомери захотел скрыться, у него было достаточно времени — целых две недели!..

Екатерина не успела ответить, ибо в эту минуту ввели Габриэля.

Он был бледен, но спокоен. В этот день, рано утром, четверо вооруженных людей явились к нему в дом. Он последовал за ними без малейшего сопротивления и, не проявляя ни малейшего беспокойства, стал ждать.

Когда Габриэль четким шагом и с полнейшим спокойствием вошел в залу, король при виде этого невольного убийцы отца переменился в лице и хрипло произнес, обернувшись к Екатерине: