Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории - Коллектив авторов

Бухарин декларировал подчиненность политических форм экономическим основаниям:

Марксисты не выдумывают из головы чисто рационалистическим образом «форм правления». Они улавливают основные тенденции развития и свои цели сообразуют с этими тенденциями. Так, и только так нужно подходить и к вопросу о диктатуре <…>. При этом нужно помнить, что политическая форма есть «надстройка» над определенной экономической структурой, что она выражает определенное соотношение между классами и что политическая скорлупа неизбежно разлетается в прах, если она не находит себе опоры в структуре классовых соотношений [Бухарин 1988: 13].

В конечном счете «советская форма государства есть самоуправление масс, где любая организация трудящихся является составной частью всего аппарата. От центральных коллегий власти тянутся организационные нити к местным организациям по самым разнообразным направлениям, от них – к самим массам в их непосредственной конкретности» [Бухарин 1988: 22]. Эти рассуждения Бухарина гармонируют с идеями, которые примерно в то же время высказывали и другие большевистские теоретики, включая и самого Ленина.

Но одновременно в «Экономике переходного периода» (1920) Бухарину пришлось рассуждать о том, как конкретно организована хозяйственная жизнь в условиях диктатуры пролетариата. Диктатура эта – режим переходного периода, одновременно она является новым «равновесием», возникшим после дезорганизации старого, капиталистического порядка[593]. Чтобы пояснить свои взгляды на этот вопрос, Бухарин проводит аналогию производства с армией:

На смену строжайшей империалистской субординации выдвигается принцип широкой выборности <…>. Каков объективный смысл этого процесса? Первое и самое главное: разложение, разрушение старой империалистской армии. Второе: воспитание, подготовка активных организующих сил будущей пролетарской армии, воспитание, покупаемое ценой разрушения старого. Никто не станет утверждать, что полковые комитеты делают армию боеспособной. Но объективная задача ведь и не состоит в том, чтобы поддержать боеспособность старой армии. Наоборот, она состоит в ее разрушении и подготовке сил для иного аппарата [Бухарин 1989: 145].

Переход от одного равновесия к другому совершается через общую дезорганизацию. По мере складывания нового равновесия эта дезорганизация будет заменяться «военно-пролетарской диктатурой», которая вместо задач воспитания масс (через разрушение, ценой беспрерывных ошибок!) направлена на «плавный и точный ход работы». Поскольку «принципиальное изменение производственных отношений» уже совершилось, диктатура должна лишь найти «такую форму управления, которая обеспечивает максимальную деловитость» [Бухарин 1989: 147].

Разумеется, на пути к коммунизму пролетарская диктатура будет широко применять насилие, причем по отношению не только к враждебным классам, но и к господствующему классу, поскольку сам этот класс не един: авангарду пролетариата приходится подтягивать до своего уровня отсталые группы, и в этом смысле диктатура является механизмом самопринуждения. В дальнейшем, правда, диктаторское единоначалие, имеющее свои плюсы, будет замещаться иной системой управления, которая диалектически сможет сочетать единоначалие с коллегиальностью как «тезис» с «антитезисом»; возможным это будет благодаря широчайшему воспитанию рабочих масс. А уже затем, с полной победой коммунизма, «принуждение в какой бы то ни было форме потеряет смысл», и тогда – как Бухарин отмечал и позднее, в 1925 году, – «политика заменится одним лишь научным управлением и научным руководством общественным хозяйством» [Бухарин 1990б: 221].

На упреки оппозиции Бухарин отвечал по двум главным направлениям. Является ли развитие пролетарской диктатуры в переходный период объективно предопределенным отсталым характером российской экономики? В разгоревшейся внутрипартийной дискуссии о новой экономической политике Бухарин сурово обрушился на Е. А. Преображенского, ведущего экономиста троцкистской оппозиции, издавшего теперь работу «Новая экономика». То, что Бухарин упрекал Преображенского в «сверхиндустриализаторстве», хорошо известно (другое дело, насколько эти упреки отражали идеи самого Преображенского[594]). Но упреки Бухарина по адресу своего экс-соавтора заключались не только и не столько в «цеховой идеологии», ставящей интересы пролетариата выше интересов пролетарского государства в целом, но и в «абстрагировании от политики». Что здесь имеется в виду? Преображенский, согласно Бухарину,

категорически настаивает на «плане» и других хороших вещах и в то же время еще более категорически настаивает на отвлечении от функций государственной власти в области хозяйства. У него есть план, но без субъекта плана; планирование, но без планирующих органов; рациональное начало, но без определенного места, где оное начало помещается. Такие представления нельзя иначе обозначить, как мистику [Бухарин 1990а: 122].

Второе направление касалось проблемы перерождения партии. Аргументы по этому направлению были тесно связаны с рассмотренной выше уверенностью Бухарина в том, что партийное руководство способно превозмочь любые объективные трудности, используя собственную мудрость и искусство. Но где гарантия, что само это руководство не превратится в замкнутую касту бюрократов, властвующую по своему усмотрению и незаметно перерождающуюся? Ответ на этот вопрос был острым и парадоксально связанным с декларированным большевиками отмиранием государства. Критикуя Преображенского, Бухарин между прочим отмечал, что

государственная надстройка не есть вечная принадлежность общества – это во-первых; во-вторых, она на своей и утренней, и вечерней заре обладает особыми чертами, поскольку и там, и тут она не является надстройкой в собственном, «классическом» смысле слова. Ибо она вырастает из базиса в начале своего возникновения, и она погружается в базис и растворяется в нем в конце своего жизненного пути, когда государство «отмирает» [Бухарин 1990а: 121].

А потому «переходный период характеризуется сперва необычайным усилением государственных функций именно в силу непосредственного слияния надстройки с базисом», хотя обстоятельство это «есть предпосылка смерти самого государства». В конечном же счете «управление над вещами» при коммунизме превратится из «функции государственной надстройки» в «частицу совокупного производственного процесса, где хозяйствующим (планово-хозяйствующим) субъектом является само общество, где объективный закон развития совпадает с нормой этого развития, где иррациональность хозяйственной жизни сменяется ее рациональностью» [Бухарин 1990а: 121]. Говоря проще и короче, советский хозяйственный аппарат «является составной частью производственных отношений советского общества, т. е. сам целиком включен в „базис“» [Бухарин 1990а: 120].

Это не означало, что советский административный аппарат теперь застрахован от бед; напротив, ему по-прежнему угрожает перерождение под давлением мелкобуржуазной стихии. Но это означало, что грамотная политика властной элиты позволит сдержать данную угрозу, а администрирование само по себе является достойным занятием. Директорская позиция, например, – это место, на котором можно демонстрировать свою добродетель на благо пролетарской диктатуры, а не опасная привилегия, от которой постоянно исходит опасность вырождения. Отвечая на нападки со стороны «новой оппозиции», ведомой Г. Е. Зиновьевым, Бухарин высмеивал одного из оппозиционеров, П. А. Залуцкого:

Международная революция затянулась. Мы отступаем, ну, и отступаем бесконечно. Отсюда – эта замечательная идея навела на смертный грех и тов. Залуцкого: раз международной революции нет, она затянулась, – что осталось делать? Ясное дело, остается одно – перерождаться. И, конечно, раз все люди смертны, все доступны перерождению, то этому перерождению доступен и Центральный Комитет [XIV съезд ВКП(б) 1926: 140].

Приведем мнение А. Н. Медушевского:

Парадоксальная теория Бухарина, инспирированная сентенциями Руссо в большей мере, нежели доктриной Маркса, приводила его к выводу о власти как способе достижения идеального общественного строя. Власть становится самостоятельной и при этом высшей ценностью,