История Франции - Марк Ферро

«Прежний порядок вещей, т. е. политический режим, основанный на масонских, капиталистических и интернациональных компромиссах, завел нас туда, где мы сейчас находимся. Франция более не желает этого». Республика заклеймена; правда, ловко замалчивается ответственность военного командования. Подобно Петэну, Вейган отказывается покинуть страну, «пусть даже ноги будут связаны оковами». Адмирал Дарлан, в свою очередь, так отзывается о парламентариях, ушедших на «Массилии»: «Они говорят другим: да чтоб вы сдохли! И смываются». Тем не менее впоследствии Вейган будет постоянно выступать против сотрудничества с Германией — пока немцы не арестуют и не депортируют его.

Лаваль, наоборот, стремится разыграть эту карту; прежде всего он хочет установить режим, благоприятный для него самого. Как только 4 июля трагические события в Мерс-эль-Кебире[187] дают ему такую возможность, он обращается к группе парламентариев: «Одно из двух: или вы соглашаетесь с тем, чего мы требуем от вас, и сами равняетесь на германскую и итальянскую конституцию, или же Гитлер нам ее навяжет». Это выступление, в котором выражено его политическое кредо, вызывает обеспокоенность тех, кто во главе с депутатом-радикалом Венсаном Бади пытается не допустить конституционных изменений, которые стремится осуществить, опираясь на Петэна, Лаваль. Он играет на страхе, вызываемом у парламентариев военной диктатурой Вейгана, и постоянно повторяет, что власть останется гражданской и что он не может пересмотреть решений того, кто положит конец войне, когда немцы находятся уже в Мулене, в самом центре Франции. Лаваль знает, что если он покажет себя незаменимым, то избавит Петэна от Вейгана, которого он просто ненавидит и который всегда стоял у него на пути со времен перемирия 1918 г.

Что касается Петэна, то он, призванный Полем Рейно 18 мая, разыгрывал свою партию с совершеннейшим искусством маскировки. Считая войну проигранной, он полагал, что Рейно обратился к нему ради заключения перемирия. Петэн и бровью не повел, когда Рейно сказал ему, что призвал его для укрепления духа нации и ее решимости продолжать борьбу, и столь ловко разыгрывал простака, что клика Вейгана «надеялась, что именно ей суждено подвести его к идее перемирия». Затем Петэн отправляет Вейгана на фронт, а сам шокирует Рейно, угрожая подать в отставку, поскольку считает, что тот слишком медлит и что правительство погрязло в «маневрах и отсрочках». Его авторитет неоспорим, в его руках все больше власти, его имя ничем не запятнано; в 1934 г. он не был замешан в попытке государственного переворота и не выказал никаких признаков симпатии к путчистам. Однако при формировании своего правительства Петэн вытаскивает из рукава откровенных антиреспубликанцев, вроде Шарля Помаре, Адриена Марке и Рафаэля Алибера, или же антисемитов, вроде Ксавье Валла, каждый из которых симпатизировал участникам событий 6 февраля 1934 г.

Семнадцатого июня Петэн обращается к немцам с просьбой сообщить условия «мира» — это его первая оплошность. Затем он заявляет по радио, что «нужно прекратить борьбу», — вторая оплошность, поскольку условия перемирия ему еще неизвестны. Он уточняет: «Нужно иметь в виду возможность прекращения борьбы».

При этом Петэн спешит изменить политический строй. Начиная с 25 мая он говорит Рейно, обличающему слабость и пораженческие настроения командования, что «без армии будет невозможно начать восстановление Франции». Встревоженный Рейно все же думает, что Петэн не решится поддержать Вейгана, которого сильно недолюбливает. Но маршал решается. Старик, казавшийся в первые дни своего правления угасшим, буквально оживает, замечает представитель Черчилля Эдуард Спирс, «словно бы поражение доставило ему радость». Четвертого июня он говорит послу США Уильяму Буллиту, что, если англичане не введут в действие свою авиацию, придется заключить соглашение с немцами. А послу Франко он 5-го числа заявляет: «Лебрен всего лишь прислужник партий… если он захочет прийти к власти, понадобится государственный переворот, но это нелегкая задача». Спустя две недели Бодуэн спрашивает Петэна, что он будет делать, если президент Лебрен откажется остаться во Франции. «Я прикажу его арестовать», — таков был ответ.

Затем Петэн поручает Лавалю осуществить самоликвидацию существующего режима. «Я не хочу видеть этих людей, — говорит он о парламентариях. — …Я отказываюсь обращаться с посланием к Собранию» (спешно собранному в Виши). Он дает карт-бланш Лавалю, поскольку нуждается в нем, чтобы подчинить своей воле Национальное собрание, а Лавалю нужен карт-бланш, чтобы руководить от имени маршала.

В эти дни, предшествующие голосованию, в Виши, по словам социалиста Поля Рамадье, «на поверхность всплывают угрызения совести или, по крайней мере, страх потерять лицо. Петэн представляет собой удобное прикрытие для их (депутатов) трусости: под сенью его престижа они вновь обретают легитимность». Кроме того, здесь господствует вполне обоснованный страх: желающие продолжать сопротивление Гитлеру — Анри де Кериллис, Блюм — знают, что им угрожают банды Дорио.

Лаваль чувствует себя кукловодом, на его стороне Гастон Бержери — еще один противник Народного фронта, — а также Декларация шестидесяти девяти, близких к нему по своим взглядам. Он пользуется авторитетом маршала, чтобы ускорить политический процесс, превозносит идею сотрудничества с Гитлером и давит на Собрание, призывая не тратить время на пустые споры, «когда немцы стоят в Мулене». В итоге Пьер Этьен Фланден берет назад свое предложение о ненужности новой конституции. А реальным противникам изменений, тем 28 депутатам, которые во главе с Венсаном Бади предложили просто приостановить действие существующей конституции до заключения мира, председатель Жанненэ больше не дает слова, как и девяти другим ораторам, записавшимся выступить в прениях. Позднее некоторые поставят ему это в вину. Но де Голль в 1945 г. не станет его упрекать.

И действительно, чему противились эти 28 человек, которым противостояли 80 других членов Собрания? Авторитарному государственному перевороту, который они предчувствовали, и Лавалю — но никак не Петэну, которого приветствовали в своей резолюции. В этом акте неповиновения со стороны республиканцев, который основательно изучил Жан Саньес, «в большей степени проявилось наследие католического республиканца Марка Саннье и его движения «Сийон», чем Жюля Геда или Жана Жореса, Ледрю-Роллена или Гамбетты». Из 569 голосов «за» большинство было подано социалистами, радикалами и особенно центром (коммунисты «выпали» после 20 января 1940 г.[188]).

И вообще, что значили эти 569, и эти 80, и эти 28, в резолюции которых не говорилось ни о перемирии, ни о войне? Оглушенные разгромом, хаосом отступления, кто были они, те французы, что не смирились с поражением? Однако если не считать прозвучавшего из Лондона