О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы - Юрий Николаевич Безелянский

в него то нашего Языкова, то англо-американского поэта Томаса Элиота с его трагическим ощущением бессмысленности и пустоты жизни. Вроде бы мне грех жаловаться: неделя была не пустой. Но тем не менее подспудное неудовлетворение ощущается и вылилось в строки:

Старый, с вислыми лохмами,

вылитый спаниель,

Жизнь превращаю в хохмы

или в дуэль.

То хохочу, как безумный,

то плачу опять навзрыд.

Не научился умно

выдерживать этот быт.

В приступе истерики

часто себя ловлю.

Вижу во сне Америку:

I love you!

В яви Фомин и Фишеры,

стон и муть.

Хочется влезть на крышу

и сигануть.

14 мая

У меня невесёлое настроение, а у участников слёта кооператоров со всей страны совсем иное – бодрое, приподнятое, трудовое, по крайней мере, в речах с трибуны. И я, участник слёта, как журналист «СПК», только диву давался. Выступает молодая женщина, завмаг из посёлка в Донецкой области, и делится с залом: «Мы живём с вами в замечательной стране… Придёшь домой после работы, включишь радио, а там какая-то ткачиха уже шагнула в другую пятилетку. И как же мне теперь быть? Надо за ней шагать следом!..» В зале одобрительные аплодисменты и крики: «Надо!»

Бедные зомбированные люди, отравленные сладким ядом пропаганды, они верят и трудятся, планы выполняют и перевыполняют. ЦСУ радует цифрами всю страну. Только вот на прилавках никакого оптимистического изобилия нет. Пусто. Лишь в сердце стучит гордость за великий и могущественный Советский Союз!.. Хотя, если честно, была и толика критики на слёте. Так, одна продавщица сказала: «Доярки требуют от нас скребки для коров, марлю для сцеживания молока, а ничего этого нет…» Узнаю великий Союз: космические корабли есть, а марли и скребков нет! Космос – для престижа и величия, а бинты и марли (и миллион всяких необходимых вещей) в дефиците…

А после слёта-форума был праздничный концерт в зале «Россия». Взял с собой Ще: это надо видеть и слышать, когда хор грянул: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…» Размах, ширь, мощь. А в буфете было как при коммунизме: жульен из грибочков, бутерброды с икрой, водичка «Тархун» и т. д. У Щекастика широко раскрытые глаза, а когда я ей показывал руководителей потребительской кооперации страны, она ещё больше удивлялась: «Ну и рожи!» Рожи были откормленные, гладкие, с оттопыренными щеками…

17 мая

Подводил итоги: сделано 6 томов Календаря мировой истории, 6 томов ЮБиблии – «Человек и общество». В первой «изумрудной» дневниковой книге (1950–1989) я почему-то не упомянул свой эпохальный для себя труд, а это более тысячи машинописных страниц.

1-й том «Хорошо темперированная сонатина для флейты-пикколо и баса-кларнета», начат 14 мая, закончен 1 декабря 1973 года. Несколько эпиграфов:

«Я чувствую себя хорошо, только когда пишу» (Серен Кьеркегор).

«Великая тяжесть давила ей на сердце – тяжесть мира, лишённая смысла» (Торнтон Уайлдер. «Мост короля Людовика Святого»).

И последний, 6-й том (27 апреля – 21 июля 1975 г.). Плюс в томе Международная панорама и эссе «Северянин: поэза жизни» (сентябрь 1975 г.). И снова несколько эпиграфов, только один:

«Любая книга – могила несметного количества других книг, которые она уничтожила, вытеснив их» (Станислав Лем. «Идеальный вакуум»).

Более тысячи страниц – это вам не студенческая курсовая работа, а целая кандидатская, а может быть, и докторская диссертация, но, увы, никуда не представленная и никем не оценённая. И на неё я смотрю просто, как на заочное, самостоятельное обучение на двух факультетах – филологическом и философском. Именно с этими томами ЮБиблии я шагнул через 20 лет на литературную дорогу… (13 октября 2018 г.)

25 мая

Неделя то ли пролетела, то ли прошмыгнула. Занимался материалами слёта: писал, отдавал на машинку, вычитывал и т. д. И даже написал стишата:

И все толковали хором:

«Какой замечательный форум!

Как прекрасно всё, замечательно,

Восхитительно так и мечтательно», –

Что закрыть бы глаза да грезить.

Только жизнь в эту грёзу не лезет.

А в воскресенье, 24-го, поехали глотнуть воздуха в Трёхгорку, погуляли по лесу. Ще нашла несколько трогательно распустившихся ландышей. Опять заблудились и шли по шпалам до пропущенной станции. И как всегда, что-то читал. Дочитал второй том воспоминаний царского министра Витте, повесть молодого и расхваленного Поваляева «Долгий заход солнца» – лучше бы не всходило – опять слабо…

11 июня

Стоит жуткая жара, вчера +29. Для Москвы это невыносимо: нечем дышать, взмокшая рубашка, голова в тумане, в членах – слабость. Мой идеал – Стокгольм, там сейчас +19. В Лондоне и Париже ещё лучше: +17 и 18. Жара жарой, и продолжаю читать, выписывать, что-то сочинять, Ще говорит, что я со своими книгами, бумагами и архивом похож на Скупого рыцаря:

Хочу себе сегодня пир устроить:

Зажгу свечу пред каждым сундуком,

И все их отопру, и стану сам

Средь них глядеть на блещущие груды.

14 июня

Неожиданно турпоездку в Чехословакию перенесли с июля на конец июня. Невозмутимый Кузмич в Домжуре: «Не устраивает – не поезжайте!..» А на носу слёт наставников в Минске, значит, надо ещё, как говорят, отписаться. Словом, крутёж и вертёж. И что такое жизнь? Тут в «Литературке» маститый Виктор Боков сюсюкнул:

Зачем живу? Вопрос излишен,

Хоть можно каждого спросить, –

Хотя б затем, чтоб горстью вишен

Девчонку эту угостить…

Боков сбоку припёку, тот ещё философ. Игрушечный поэт, и это не Михаил Кузмин из Серебряного века:

Всё можем мы. Одно лишь не дано нам:

Сойти с путей, где водит тайный рок…

19 июня

Командировка в Минск на слёт наставников позади. 14-го, накануне отъезда, по-своему напевал песню о том, что «этот мир придуман не нами…». Нам его придумали. С двумя работниками орготдела Центросоюза сели в поезд и покатили. Прибыли, а далее всё по-белорусски «сярдечно»: гостиница «Юбилейная», кафе «Ёлочка», деревня Малявка и т. д. Как-то получилось, что ко мне обращались очень многие, от зампреда Центросоюза Лупея (считай: замминистра): «Как вы считаете, Юрий Николаевич…» до узбечки-завмага, которая спрашивала, можно ли ей прийти на слёт в национальном костюме, – на что я ответил: «Конечно, и в тюбетейке тоже». И Диларам (так её имя) расцвела. А ещё какая-то кооператорша интимно придвинулась ко мне