Забытые пьесы 1920-1930-х годов - Татьяна Майская

ВЕРА. Пустой. Это я. Вижу, без дела лежит, и брала понемножку. Сама себя наказала.

Обе смеются.

А Кулик меня уговаривал к нему пойти. Говорит, это очень интересно. Ты как думаешь, стоит попробовать!

НИНА. Дура! Ты же замуж выходишь.

ВЕРА. Фу! Выхожу, да не вышла, я еще пока сама своя. Да и выйду — чужой не стану… Только не тянет меня на это. Мне муж мой будущий ключ от квартиры дал — вот… Когда захочешь, говорит, приходи. А я все не иду: у нас теннисные состязания, устаю очень.

НИНА. А его-то ты любишь?

ВЕРА. Не знаю, может, месяц поживу да брошу.

НИНА. Не любишь ты его, Верка!

ВЕРА. Какая твоя забота? Тебе с ним не жить.

НИНА. Нет, я его обманывать не дам…

ВЕРА. Ты, Нина, в мою жизнь не вмешивайся. Захочу обмануть — с тобой не посоветуюсь. Я вот с Куликом в парке целовалась — никого не спросила.

НИНА. А я ему расскажу…

ВЕРА. Ах ты… посмей, посмей… Да я… Бери свои духи — не желаю дружить со сплетницей. Завидно — самой не досталось, отбить хочешь, жадюка, посмей только.

Убегает.

НИНА сидит задумчиво, вслушиваясь в тишину. Далеко — гудок поезда, песня еле слышна с реки, неясные ночные шумы и голоса.

НИНА. Ну вот… Со всеми поссорилась…

Занавес.

Акт второй

Веранда дома Ивановых. С веранды лестница в небольшой палисадник, обсаженный сиренью. Второй ход в дом слева. В палисаднике, под старой березой, скамейка и дорожка в парк. На веранде стол, самовар, посуда.

Шесть часов вечера. ОТЕЦ сидит за столом, забыв о чае. Он читает толстую книгу, губами, пришептывая, вздыхая. МАТЬ быстро входит, бросает на стол папку для бумаг и садится.

1

ОТЕЦ. Вот, мать: «Ничто от некоторого нечто — есть определенное ничто»{309}.

МАТЬ. Заговариваться начал.

ОТЕЦ. Это Гегель писал. Да. Само собой, на то и философия, чтоб не все понимать сразу.

МАТЬ. Эк, вас чему учат теперь.

ОТЕЦ. Теперь у меня столкновение в мыслях о больших вещах, а прежде была одна ять с фитой да забота о медном пятаке.

МАТЬ. Прежде за пятак тарелку щей давали, а хлеба не в счет.

ОТЕЦ. Что ж не стала ты добрая с этих щей.

МАТЬ. Пятнадцать лет в подвале, как каторжная, у корыта отстояла. Витюшу там выкормила, как не помер, удивляюсь. Добрая! Будешь добрая, когда цельный вагон алебастру сперли. Звери!

ОТЕЦ. Ты на что намекаешь, мать?

МАТЬ. Я не намекаю… (Роется в папке.) Положен мне по плану вагон алебастру? Читай… Не мне, а кухне нашей, фабрике, то есть кухне, чтоб достроить. Положен… Приходим это мы за алебастром, а нам в ответ: нет вам ни шиша. Как так, говорим, нет, раз по плану? «По плану есть, а по факту нет. Ваш алебастр чужому дяде отдали». Как так? — Атак сяк. Подождите, говорят, квартал. Хороши квартальные! Теперь по городу как очумелая бегаю, алебастр ищу — а дом стоит.

ОТЕЦ. Э, старуха моя ненаглядная. Ты алебастр найди, дом не пропадет.

МАТЬ. Я уж к чужой гадалке ходила — три рубля дала. Ищите, говорит, ваш алебастр в казенном доме у высокого брюнета. А теперь все дома казенные, разве найдешь? Где я этого подлого вредителя разыщу. Цельный вагон — ты подумай!

Входят КУЛИК, ВИКТОР, НИНА.

2

КУЛИК. Уф! Что было! Товарищи мои, что было!

ВИКТОР. Налей, мать, чайку — в горле сухо от заседания.

МАТЬ. Да что было?!

КУЛИК. Все. Кончилась ваша Цыца. Разъяснили ее в пух и прах.

ОТЕЦ. Ваша? С каких пор она твоей перестала быть?

КУЛИК. Я первый ее разоблачил, первый!

МАТЬ. Да как у тебя, охальника, рука поднялась? Ты сам всегда…

КУЛИК. Что сам, что сам? Я сам только то делал, на что она намекала… Разве мне Нина враг?

НИНА. Уж и со мной сдружился!

КУЛИК. Я тебя, Нина Михайловна, уважаю как личность…

НИНА. Спа-асибо.

КУЛИК. Но Цыца намекала, я и развивал кампанию… Ей, бюрократке, приятно, а я по ночам слезой исходил… Не веришь? А желаешь — сейчас заплачу. Воображу и заплачу.

НИНА. Слезы твои из крокодиловой кожи.

ОТЕЦ. Расскажи лучше, как ты решился.

КУЛИК. Не могу. Хочу и не могу. Собрание было закрытое. Тайн партийных я никому не выдаю… И чтобы дальше этого места — могила!

Вскочил.

Как начала она зондировать почву на Нине в масштабе СССР — государства, как пошла лозунгами подхлестывать, как рассыпалась цитатами — все притихли, глаза в рукава — ну, думаем, исключат обязательно. И голос у ней как похоронный марш.

ВИКТОР. И тут подошла она к протоколу.

КУЛИК. Витя, молю, не отбивай смака! Да… Разъясняет она протокол, а Сероштанов — он председательствовал — встает в благородную позу и — рраз! Это, говорит, совсем надо понимать не так… Она его глазами прокалывает, а с места ей — рраз, рраз… Не так, говорят, не так… И закипело! Все повскакали, руками машут, орут, шумят. Я вижу: дело — дрянь, и с места: «Это, мол, ей так не пройдет!» Слышу: бурные аплодисменты — это мне!

НИНА. Десять человек хлопало.

КУЛИК. Больше, Нина, ей-ей, больше. Сам считал… Тут я лезу на сцену и признаюсь в ошибке — своевременно, мол, не реагировал на затыкание рта! И все собрание кинулось в овацию… Ей-ей, Нина…

НИНА. Сам подсчитывал?..

МАТЬ. Ну, дальше, дальше.

КУЛИК. Там еще часа три говорили, но несущественно. Приняли резолюцию. А Паша Сероштанов у нас замечательный секретарь. Я теперь курсирую на Сероштанова.

ОТЕЦ. А я, пожалуй, понял.

КУЛИК. Что понял?

ОТЕЦ. Гегеля. «Ничто от некоторого нечто — есть определенное ничто».

КУЛИК. Так и есть.

ОТЕЦ. А за тебя, Нинушка, я рад… правда свое взяла.

МАТЬ. Погоди радоваться. Покорительница ваша за эти дни приутихла было, а теперь, жди, опять на старое повернет.

ВИКТОР. Вот что, мать. Ты свои нападки на Нину брось… Много раз я с ней ссорился из-за тебя — и больше не намерен. Мы сегодня договорились, все причины выяснили, помирились… и будет…

МАТЬ. Кто она есть, чтобы я перед ней на колени стала?

ВИКТОР. Жена моя.

МАТЬ. У тебя еще сто жен будет, а мать одна.

ОТЕЦ. Мать ему судьбой определена, а жену он выбирает по желанию. А что сам выбрал, то и любишь крепче…

МАТЬ. А мать за порог, да и вон!

ВИКТОР. Живи спокойно, но нам не мешай. У нас с ней жизнь своя.

МАТЬ. Выстрадала, иссохла, а ты со мной поделиться сердцем не можешь… Врозь пошел: «Своя жизнь», а я для чего на свете живу, обглоданная? Уходят от нас молодые, старик, не нужны мы им… За что, господи? (Плачет.)

ВИКТОР. Ну что ты, мать, право… зачем так… Не надо, не случилось еще ничего.

МАТЬ. Вспомнишь о матери, сынок.

ОТЕЦ. Э, старуха моя ненаглядная. Дети у нас воспитаны в будущем духе, в гору идут… Не виси у них на ногах… Сама на гору подымайся, на свою…

МАТЬ. В комитете на дню два заседания — вот и вся гора.

ОТЕЦ. Что ж, мы теперь хозяева — нам и в комитетах заседать.

КУЛИК (после раздумья). А здорово я речь сказанул — удивляюсь даже…

На веранду входит ВЕРА.

3

ВЕРА, резко отстранив КУЛИКА, поднявшегося навстречу, молча прошла к столу, села.

КУЛИК. Эх, Вера, пролетаешь ты мимо меня светлой точкой без остановки.

ВЕРА. Отстань.

НИНА. Чаю налить?

ВЕРА. Пей сама.

НИНА. Оса укусила?

ВЕРА. Да. (Пауза.) Ты зачем с Рядовым два раза без меня встречалась? Обо мне разговаривали… Насплетничала, что книг я читать не люблю… развития не хватает… легковесная… Отбить намерена? Все узнала, не скроешься. Да-да, весь твой дневник прочла… самое сокровенное.

НИНА. Дневник прочла? Тогда и объяснять нечего, там все ясно написано.

ВЕРА. Ясней некуда! (Виктору.) Ей с Рядовым говорить интереснее, чем с тобой… Да-с, Витенька, очень ты мыслишь неоригинально. О постельных делах много думаешь… И мать вдобавок плохо влияет. То-то Рядовой ко мне холоднее стал. Неинтересно ему со мной, когда рядом умница появилась… Глядишь, и до любви недолго…