Забытые пьесы 1920-1930-х годов - Татьяна Майская

ВЕРА. А мне есть хочется.

МАТЬ. Пожалуйте к столу, пожалуйте…

Все идут на веранду.

ГОРЧАКОВА. Димитрий…

КУЛИК обернулся.

Ты мне нужен, Димитрий, останься.

ГОРЧАКОВА и КУЛИК остаются.

7

ГОРЧАКОВА. Принес?

КУЛИК. Вот, тут все записано про нее. (Вынимает бумаги.) К водочке бы не опоздать. Марья Алексеевна, под твоим руководством мы ее разоблачим. А потом и Пашу Сероштанова шлепнем — он дышать не дает, он мне грязные руки в глотку сует… «Укачался»… Я первый его укачаю! Секретарь… Директоровой жене цветы таскает! Нашел! (Читает.) «Я хочу не только верить в социализм, я хочу еще знать, почему мы его строим и за что боремся…» Вот что она сказала!

ГОРЧАКОВА. Это Нина сказала?

КУЛИК. Никто иначе.

ГОРЧАКОВА (перечитывая). «Я хочу не только верить…» «Я хочу еще знать…» Но ты передавал, что Ковалева хочет не верить в социализм.

КУЛИК. Так и есть.

ГОРЧАКОВА. Но тут неувязка. Она хочет не только верить.

КУЛИК. Один туман виляющей оппортунистки. Только не верить или вообще не верить — я низовой активист и разницы тут не вижу!

ГОРЧАКОВА. Ты думаешь?

КУЛИК. Категорически!

ГОРЧАКОВА. Она хочет еще знать, почему мы его строим.

КУЛИК. А… Она еще не знает, для чего мы социализм строим, еще только хочет знать… Вот в чем соль!

ГОРЧАКОВА. Ты уверен?

КУЛИК. Абсолютно… Протокол кто составлял? Сероштанов. Он ее мысли пригладил, а ты их разгладь, ты выяви не то, что она сказала, а то, что она хотела сказать.

ГОРЧАКОВА. Ты настаиваешь?

КУЛИК. Категорически и абсолютно.

ГОРЧАКОВА. Положим, если ты ее понял так, остальные могли понять ее так же.

КУЛИК. И никак иначе.

ГОРЧАКОВА (пишет в свою книжку). «Я хочу не верить…» или лучше… «Я не хочу верить в социализм, я не знаю, почему мы его строим и за что боремся…» Так. Другого смысла не может быть. Но ты поддержишь меня как свидетель…

КУЛИК. Выступлю и разоблачу Пашкины махинации с протоколом.

Шум на веранде.

Ой, пьют!.. Только ты, когда секретарем будешь, выдвигай меня поскорей. Обидно — обгоняют сопляки. Покончали вузы и в директора прут, а я, кровный пролетарий, — так сижу.

ГОРЧАКОВА. Димитрий, а ясен ли тебе смысл борьбы с Ковалевой?

КУЛИК. Насквозь! Через нее мы Сероштанова свалим… Он ее примется защищать, а мы его за примиренчество и кокнем… И ты — секретарь!

ГОРЧАКОВА. Ах, это не основное, Димитрий… Она сомневается, и сомневается вслух… Вот в чем суть! Она стоит живым соблазном перед теми, кто сомневается про себя…

КУЛИК. Меня она не соблазнит… Ты мне только намек давай, а я уж намек разовью в директиву без всякого сомнения…

ГОРЧАКОВА. Откуда в тебе такая цельность?

КУЛИК. От отца. Отец мой был грузчик, а потом — борец-профессионал. От него я унаследовал непримиримость свою.

ГОРЧАКОВА. Дай мне руку, Димитрий, у тебя я буду учиться силе воли, я ведь не пролетарка, и мне это не так легко… Но что ты нашел в этой развинченной комсомолке?

КУЛИК. Марья Алексеевна. Всё выпьют — пойдем.

ГОРЧАКОВА. Не разбрасывайся, Димитрий… Найди себе женщину, но женщину-друга…

КУЛИК. Да разве женщина для дружбы нужна? С ней спать надо.

ГОРЧАКОВА. Но вот со мной ты не спишь… А тем не менее — я твой друг.

КУЛИК. Ты, Марья Алексеевна, для меня не женщина, ты — руководитель.

Входит МАТЬ с пустым блюдом.

КУЛИК. Опоздал! Съели!

Убегает.

8

МАТЬ. Она, подлая, сына от меня уводит.

ГОРЧАКОВА. А?

МАТЬ. Год назад в одном платьишке пришла, тихонькая. А теперь за столом слова никому вставить не дает. Я, говорит, против семейной жизни, мы с Виктором скоро на другую квартиру переедем — будем самостоятельно жить. А Витенька, как слепой, уставился на нее и рад.

ГОРЧАКОВА. Опять она…

МАТЬ. Гипнозом берет, не иначе. Я всей душой мириться расположилась, а она… Она давно хотела домашнюю работницу взять, чтоб свободней распоряжаться, — я уж тогда поняла, уперлась и все сама делаю: и в очереди стою, и обед варю, и в комитет бегаю, связалась, прости господи, на дню два заседания. Главного бюрократа ищу, а дом забросила. Но дома своего я ей не уступлю. И сына не отдам. Не отдам сына!

ГОРЧАКОВА. Она не только в семью. Она в социализм не верит. Она даже не знает, зачем мы его строим.

МАТЬ. Ах, негодяйка!

ГОРЧАКОВА. Мы вырвем Виктора из ее цепких рук.

МАТЬ. Помоги, голубушка. Завистливая она, как ведьма. Витеньки ей мало — у Верки жениха отбивает, с ним одним беседует. Верка, дура, со злости за Куликом ухаживает, он, болван, радехонек, а жених, старый черт, ничего не видит…

ГОРЧАКОВА. Да? В таком случае… Вызови мне Нину… Одну. Я попробую еще раз. Последний.

МАТЬ. Одна ты меня понимаешь, Марья Алексеевна.

Уходит.

9

ГОРЧАКОВА (перед портретом Нины). «Я хочу не верить в социализм». Какие слова! «Я не знаю, зачем мы его строим…» Ты не знаешь! Не знаешь? Почему? А я? О чем я? О Димитрии, да-да, о Димитрии… Он еще далек от меня, ах, как далек!.. «Ты для меня не женщина…» Странно… (Перед зеркалом.) И лицо усталое, и я уже не молода. «Дамочка не из красивых»… И… в сущности, я совершенно одна… Пустота…

Входит НИНА.

ГОРЧАКОВА (стремительно). Зачем?.. Зачем, вместо того чтобы подавлять в себе сомнения, наступать на горло колебаниям и раздумью, ты вытаскиваешь все это наружу? Зачем? Ты бередишь раны у тех, кто еще не излечился. Ты говоришь на запретные темы, и тебя слушают… слушают и молчат. Молчат, но думают! А когда человек думает молча… О-о-о! Кто может знать — о чем он думает!..

НИНА. Пусть не молчат, пусть говорят правду!

ГОРЧАКОВА. Массы должны доверять нам, не спрашивая, правда это или нет.

НИНА (схватила газету). А зачем тогда пишут «Правда»?

ГОРЧАКОВА. Это историческая традиция…

Входит РЯДОВОЙ.

10

НИНА. Не традиция, а правда! И такую правду я буду говорить всем. И тебе, и ему, и Центральному Комитету!

ГОРЧАКОВА. С меня довольно! Центральному Комитету! Но Центральный Комитет поможет нам отбить твой воробьиный наскок.

НИНА. А мы справимся с тобой и без помощи Центрального Комитета…

ГОРЧАКОВА. Ага, уже не «я», а «мы». Дополнительный материал. Не пройдет и недели, как тебя не будет в наших рядах. Довольно!

Выходит.

НИНА. Видели?.. Твердокаменная! В области она работала — не ужилась, в райкоме работала — не ужилась, к нам прислали, вежливо этак — массовую работу укрепить. Три года с ней маемся. А попробуй правду сказать по существу, сейчас: цыц! Уклонистка! Раздавить до самого корешка…

РЯДОВОЙ. Кто в вас это правдолюбие воспитал?

НИНА. Не знаю. Время наше такое. Я в партии всего полтора года, а до нее в комсомоле, в пионерии, в октябрятах — вся жизнь на одной линии. С семи лет большевичка… Ну, и с Накатовым много разговаривали, [он помог.]

РЯДОВОЙ. Вы очень дружны с Накатовым?

НИНА. Очень. Одинокий он. Все молчит — смотрит вокруг на жизнь и про себя думает… Но со мной он совсем другой, сколько вечеров просидели вместе, какие книги он давал… через него я [революцию поняла по-новому.] И о вас многое узнала через него… Что вы умный и простой, и сердце у вас большое…

РЯДОВОЙ. Ну-ну… Это он больше себя оправдывал. Дескать, жизнь спас не дураку.

НИНА. Он вам жизнь спас?

РЯДОВОЙ. Из ссылки мы с ним вместе бежали — через тайгу шли, а я заболел в тайге и идти не мог. Неделю он со мной возился, выхаживал, на спине нес… не бросил товарища. А теперь — заперся Василий, крепко заперся. Одиночеством болен.

НИНА. Он и меня все молчать учит — никому, говорит, наша правда не интересна. А я молчать не умею, спорю с ним.

СЕРОШТАНОВ высунул голову из двери, делает знаки.