Нубийский принц - Хуан Бонилья

Я не раздумывая согласился:

— Отлично, держите сотню, вы только что без видимых усилий заработали девяносто евро, а я собираюсь получить назад свою собственность.

— Слушай, у меня мало времени, а я еще хотел позавтракать, так что гони еще сотню, а не хочешь, отправляйся в участок и спроси Матиаса. Это мой брательник, он сегодня как раз дежурит. Так вот, если он скажет, что ты прав, так и быть: камера твоя и сотня тоже, а нет, не обессудь.

Препираться было бессмысленно. Двести евро, завтрак для всех за мой счет, и “лейка” вернулась на законное место в бардачке моей машины. На выезде из этого проклятого городишки я сказал себе: это так оставлять нельзя. И повернул назад. Поймав прохожего, направлявшегося в ту самую забегаловку, я спросил, где находится железнодорожная станция, и он мне показал. Надим сидела на зеленой скамейке, испещренной выскобленными ножом сообщениями о том, что Карлос любит Ракель, у Марты лучшие в мире сиськи, а король Испании может отправляться на хрен вместе с мадридским “Реалом” и дикторшей с канала “Телесинко”. Надим заметила меня, и ее прекрасное лицо озарила улыбка. Я достал “лейку” и сфотографировал девчонку, любезно продолжавшую улыбаться, пока я не нажал на пуск. Она уселась поудобнее, скрестив ноги. Сейчас Надим казалась мне куда красивее, чем в отделении жандармерии. Я снимал ее снова и снова, пока не истратил всю пленку. Порывшись в сумке, я достал три десятки, протянул их девушке и пожелал ей удачи. Бредя к машине, я бормотал себе под нос: однажды я повстречаю тебя на Каса-де-Кампо или на Аламеда-де-Эркулес, но будет поздно, слишком поздно. Но зато у меня останется фотография девушки с громадными глазищами, которые смотрят из предутреннего марева, излучая первобытную невинность, и улыбкой, которая никогда не погаснет.

Хотя я прибыл на место с получасовым опозданием и в невеселом расположении духа, Докторша воздержалась от нотаций. Разумеется, она поинтересовалась судьбой трофея, добытого в кораблекрушении, но у меня не было никакого желания рассказывать, как все было на самом деле. Я сказал, что девчонка оказалась беременной, и к тому же у нее не хватало двух передних зубов. Начальница мне не поверила, но расспрашивать не стала. Эта женщина очень хорошо меня знала, возможно, даже слишком хорошо. Я прекрасно помнил нашу первую встречу: тогда мне захотелось пасть ниц и целовать ее следы, если она согласится удостоить меня такой чести. Она обращалась со мной как с сыном, с которым была не прочь совершить кровосмешение. Когда я произнес заветное имя Гальярдо, Кармен презрительно скривилась: а, этот аргентинский губошлеп. Кто бы мог подумать, что именно Гальярдо когда-то открыл ей ее призвание. Докторша была из тех женщин, что все время переводят разговор на себя. Стоило тебе заговорить о том, как ты выступал на свалке в Ла-Пасе, как она тут же прерывала тебя и принималась рассказывать какую-нибудь историю из собственной жизни. Через некоторое время ты спрашивал себя: какого черта, и при чем тут свалка? Но было слишком поздно. Так ты учился в Школе драматического искусства? Кармен тут же рассказывала, как подрабатывала натурщицей. Ведь драматическое искусство и живопись — это практически одно и то же. Если ты упоминал о приятеле, только что вернувшемся из Амстердама, она непременно вворачивала что-нибудь о том, как жила в этом городе со слепым братом своей зрячей подруги, или нет, наоборот, со зрячим братом слепой подруги. Да какая, в сущности, разница? О чем это мы? Ах да, об Амстердаме… Тут же следовала пространная лекция об этом городе, с полным перечнем достопримечательностей, которые обязан увидеть всякий уважающий себя турист, перемежавшимся едкими или восторженными замечаниями. Как-то я специально засек время, чтобы узнать, сколько Докторша способна промолчать в разговоре со мной: тридцать четыре секунды, и то речь шла о другом охотнике, которого Кармен не выносила и от которого мечтала как можно скорее избавиться. Вообще-то я пришелся ей по душе. В те времена Докторша возглавляла испанскую штаб-квартиру совсем недолго и пребывала в бешенстве из-за того, что Нью-Йорк отклонил два превосходных, по ее мнению, трофея. Кармен лихорадочно искала способы улучшить работу своего отделения: пятое место в рейтинге Клуба (после Парижа, Токио, Нью-Йорка и Лондона) ее решительно не устраивало. Тут-то и появились мы с Лусмилой и сразу ей понравились. Моя славная албанка с ходу заявила:

— Учтите, сеньора, меньше чем за сотню я не работаю.

— Деточка, — успокоила ее Кармен, — в нашей организации мы меньше чем за триста даже к телефону не подходим.

Меня она спросила:

— Ты уверен, что хочешь к нам?

Я ответил:

— Это было бы забавно.

Именно эти слова стали моим пропуском в Клуб, а вовсе не Лусмила и не тот факт, что Докторша начала кокетничать со мной, едва я переступил порог ее кабинета, и в результате затащила в спальню, со стен которой смотрели мускулистые мачо Тома-Финна.

— Забавно: вот ключевое слово. Это мне нравится. Ты мне нравишься. Я хочу предложить тебе кое-что весьма интересное. Не считая гонорара за албанку. За нее ты получишь полторы тысячи. Ее еще нужно приручить, привести в порядок, но в целом она нам годится. Гальярдо наверняка рассказал тебе о наших правилах. На всякий случай напоминаю: никаких романов с трофеями, никакой любви и прочих глупостей. Я говорю это, поскольку вижу, как ты смотришь на эту албанку. Ладно, с этим все ясно. Дальше: чтобы работать охотником, нужно не бояться самолетов, иметь очень-очень хорошие отношения с легавыми, ну да об этом я позабочусь, и не влюбляться. Отсутствие подружки большой плюс для охотника. Иметь широкие взгляды и хороший вкус. Нас интересует весь спектр сексуальных типов. Другими словами, нам нужны как эфебы — сейчас особенно, поскольку прибывший из Марокко материал оставляет желать много лучшего, — так и девственницы. Красавчики, одетые в кожу, и здоровенные негры, чувственные уроженки Карибов и нежные тайские орхидеи. А сейчас я намерена поручить тебе твое первое задание, которое тебе наверняка понравится: ты сможешь покататься по миру, хорошенько развлечься и проявить себя. Слышал, что творится в Аргентине? Экономический кризис, самый настоящий дефолт, и для нас это очень кстати, ведь там полно красивых людей, так что мы должны быть благодарны этим козлам, которые свалили из страны вместе с вкладами граждан. Иногда нам везет: белые трофеи — большая редкость, но благодаря войне на Балканах мы обзавелись восемью югославами и четырьмя чехами. Каждый выложит тебе целый сценарий для блокбастера из собственной жизни, один круче другого, но лишь в том случае, если у тебя хватит ума расспрашивать их о прошлом. Поработав с нами три-четыре года, любой из них сможет вернуться домой и открыть свое дело или поселиться здесь, чтобы жить на ренту. Но, как тебе наверняка рассказывал Гальярдо, так поступают далеко не все. Большинству тех, кто не стал продлевать с нами контракт под предлогом того, что уже получил гражданство, сумел подцепить какого-нибудь привередливого клиента, приносившего нам сотни евро. Говорю тебе, Аргентина — вот наша золотая жила на сегодняшний день. Финансовый кризис для нас подарок небес: представь, очередь на несколько дней у испанского посольства, и тут появляешься ты, обходительный молодой человек в костюме, сотрудник барселонского модельного агентства, и сообщаешь, что мог бы — и сможешь — выправить визу при помощи одного телефонного звонка. И облизываешь их с ног до головы, пока не согласятся. Мне нужны три девушки и трое парней. Гальярдо наверняка упомянул, что перед тем как доставить трофеи, ты можешь их попробовать. После такого шанса не представится. Не подумай, что я тебе не доверяю, но согласно контракту ты обязан держать со мной связь и высылать предварительно фотографии трофеев, чтобы я могла отобрать подходящие. Я не собираюсь делать документы тому, кого потом забракуют. Сначала мне надо на них посмотреть. Ну как? Что скажешь? Правда, здорово?